Страница 68 из 93
Заходим в зал. У небольшого помоста сцены застаю группу солдат из моего родного Измайловского и Литовского полков. С ними беседуют М. С. Кедров и В. М. Молотов. Зал быстро наполняется людьми. За столом президиума - члены ВРК: И. В. Сталин, М. С. Урицкий, Ф. Э. Дзержинский, Н. И. Подвойский. После короткого вступительного слова Н. И. Подвойского начали выступать представители полков.
Много говорилось о письме двух ренегатов. Соглашательский ЦИК Советов тут же принял решение о переносе открытия II съезда Советов с 20 на 25 октября. Расчет был прост: сорвать съезд, ничего хорошего не суливший меньшевикам и эсерам. И в любом случае дать возможность контрреволюции выиграть время, подтянуть к столице верные Временному правительству войска.
На совещании - ни уныния, ни паники. Во время перерыва я узнал от Мехоношина о письме Ильича "Членам партии большевиков". Я прочитал его полностью десять лет спустя, когда оно впервые было напечатано (1 ноября 1927 года) в газете "Правда" (№ 250).
С тех пор часто перечитываю его, давно воспринимая не только как документ политический и предостережение (штрейкбрехерство, непоследовательность, влияние и ренегатство Каменева и Зиновьева неоднократно проявлялись и впоследствии), но и как эталон коммунистической нравственности, нечто глубоко личное, раскрывающее одну из важнейших черт Ленина-человека.
"Я бы считал позором для себя, если бы из-за прежней близости к этим бывшим товарищам я стал колебаться в осуждении их (курсив наш. - В. В.). Я. говорю прямо, что товарищами их... больше не считаю и всеми силами и перед ЦК и перед съездом буду бороться за исключение обоих из партии"{132}.
Давайте вчитаемся, вдумаемся в эти строки. В своих работах, в письмах, адресованных не конкретному лицу, а "всем", Ильич, как правило, пишет "мы" ("мы извиняемся перед читателями за длинные выписки", "мы предлагаем" и т. д.). Но в "Письме к членам партии..." по поводу штрейкбрехерства "господ Зиновьева и Каменева" он говорит от своего имени ("я бы считал позором для себя...", "я говорю прямо..."). Вот она - ленинская принципиальность, не знающая компромиссов, когда дело касается главного, когда затрагиваются интересы партии, революции. Из всех слабостей человеческих (а ведь Ленин умел, как никто, понимать, прощать) - самая ненавистная и самая непростительная для него - предательство общего дела, общих интересов. И, как всегда, высшим критерием, высшим судьей и авторитетом для Ленина остаются рабочие. Отсюда и сравнение Зиновьева, Каменева со штрейкбрехерами, отсюда и задача, поставленная в письме: как бы они, рабочие, поступили, окажись в их среде люди, поносящие и предающие готовящуюся стачку перед капиталистами.
"Я бы считал позором для себя, если бы из-за прежней близости к этим бывшим товарищам я стал колебаться в осуждении их..." Политический разрыв всегда означал для Ленина и прекращение дружеских отношений - нередко с теми людьми, которых он искренне любил, к кому был привязан на протяжении многих лет; рвал с ними, хотя для этого каждый раз приходилось "держать душу за крылья".
Давалось это Ильичу отнюдь не легко.
Уже после смерти Ленина Крупская напишет: "...личная привязанность к людям делала для Владимира Ильича расколы неимоверно тяжелыми. Если бы Владимир Ильич не был таким страстным в своих привязанностях человеком, не надорвался бы он так рано".
"Страстный в привязанностях", верный, испытанный, заботливый друг - и, превозмогая доброту, непримиримый, беспощадный, всегда говорящий своим товарищам, настоящим и бывшим, самую горькую, самую нелицеприятную правду.
...Ленин с гневом и возмущением требовал исключения ренегатов-штрейкбрехеров из партии. Свое письмо он заканчивал так: "Трудное время. Тяжелая задача. Тяжелая измена.
И все же таки задача будет решена, рабочие сплотятся, крестьянское восстание и крайнее нетерпение солдат на фронте сделают свое дело! Теснее сплотим ряды, - пролетариат должен победить!"{133}.
Первым на совещании выступил измайловец. Осудив предательство двух ренегатов, оп доложил, что солдаты отрицательно относятся к Временному правительству и готовы выступить по первому сигналу ВРК.
Делегат Московского полка заявил, что полк доверяет только Петроградскому Совету и ждет приказа выступить. Призыв к восстанию поддержали делегаты Волынского, Павловского, Гренадерского, Литовского, Петроградского и других полков гарнизона.
Подавляющим большинством совещание приняло решение: безоговорочно поддержать Военно-революционный комитет - курс на восстание.
Меньшевикам и эсерам, членам ЦИК, пришлось покинуть зал несолоно хлебавши, объявив совещание - в бессильной злобе - "незаконным".
В эту ночь были приняты важные постановления организационного порядка. Среди них - о непрерывной связи Военно-революционного комитета со всеми частями гарнизона. У полковых телефонов решили установить постоянное дежурство. Помимо того, от каждого полка выделялось по два связных в ВРК.
На следующий день соглашательский Центральный Исполнительный Комитет созвал - в противовес большевистскому, ночному собранию - совещание представителей гарнизона. Нас, инструкторов ВРК, обязали присутствовать на нем. Пришли представители тех же частей, которые заседали ночью. С докладом о текущем моменте и предстоящем съезде Советов выступил меньшевистский краснобай Дан. Круглолицый, небольшого роста, упитанный, в военной форме. Собрание встретило его спокойно, выжидающе. Но реплики и язвительный смех солдат предвещали бурю. И она разразилась, как только Дан прибег к угрозам.
- Если Петроградский гарнизон поддастся на призыв к выступлению для захвата власти Советами на улицах Петрограда, то, несомненно, повторятся события, имевшие место третьего - пятого июля.
Что тут было! Отовсюду понеслись возгласы солдат:
- Холуй! Иуда! За сколько сребреников продал революцию буржуазии?! Что мы смотрим на него, братцы! Гнать его с трибуны.
Особое возмущение вызвало заявление Дана, что созыв II съезда Советов он считает несвоевременным. Больше ему не дали говорить. Участники совещания один за другим требовали передачи власти Советам, немедленного заключения мира ("Вам, либерданам{134}, нужна война, - говорили солдаты, обращаясь к президиуму. - Нам нужен мир").
Попытка соглашателей опорочить ночное совещание провалилась. Гарнизон пошел за Военно-революционным комитетом.
Ночь вторая - провал одной провокации
"Готовые победить или умереть". Комиссары.
Накануне, 20 октября, состоялось пленарное заседание Военно-революционного комитета. С докладом об основных задачах ВРК выступил Сталин. В прениях - Свердлов, Антонов-Овсеенко.
На этом заседании избрали бюро ВРК в составе трех большевиков: Подвойского, Антонова-Овсеенко, Садовского и двух левых эсеров: Лазимира и Сухарькова. Через два дня состав бюро расширился вдвое.
Заслушали доклады по результатам проверки частей и заводов. Регламент строгий. Выступающему давалось не больше пяти минут. Я докладывал, кажется, шестым. Сталин и Свердлов задали ряд вопросов председателям полковых комитетов Хохрякову и Работенко. Ответы в основном сошлись с выводами нашей комиссии, о которых я докладывал.
С большой тревогой участники совещания говорили о намеченном властями "крестном ходе" казаков. Временное правительство рассматривало демонстрацию казаков как вызов революции и как смотр своих сил. Решено было срочно выпустить воззвание, разъясняющее казачеству смысл политического маневра контрреволюции. На этом не успокоились. Отдел агитации ВРК в ту же ночь направил во все казачьи части своих людей. Поздно вечером 21 октября Военно-революционный комитет созвал второе, по количеству - еще большее, чем 18 октября, совещание представителей частей Петроградского гарнизона и соседних городов. На нем присутствовали часть делегатов II съезда Советов, прибывших с фронта, и приглашенные Военно-революционным комитетом представители казачьих полков. На совещании казаки заявили, что они не пойдут 22 октября (дата, намеченная властями) против рабочих и солдат. Так лопнула еще одна провокация врагов революции. Ленин писал по этому поводу: "Отмена демонстрации казаков есть гигантская победа. Ура! Наступать изо всех сил и мы победим вполне в несколько дней!"{135}.