Скобелев

Сочувствуя казакам, Николай Александрович в то же время прекрасно понимал необходимость разгрома Хивинского ханства. Еще со времен Ивана Грозного Россия упорно стремилась к этому, и путь к Хиве был щедро усеян костями русских воинов. Хива была не только узлом торговых дорог, связывающих далекий Китай с Европой, не только главным рынком рабов всей Средней Азии — Хива стала символом Туркестана в самом неприглядном смысле этого слова. И, проклиная маршрут, выпавший на долю Оренбургского отряда, генерал Веревкин твердо и настойчиво продвигался вперед, боясь только одного: опоздать и оказаться невостребованным в самый решительный момент.

— Обмороженных и заболевших привязывать к седлам. Нет времени на остановки.

Если казаки Веревкина мерзли в снегах, с невероятным трудом отвоевывая каждую версту, то Мангышлакский отряд полковника Ломакина вскоре угодил из огня да в полымя, как со всей точностью определили солдаты. Дело в том, что от несусветной жары, не спадавшей и по ночам, зацвела вода в неглубоких колодцах. К ее неприятному горько-соленому вкусу прибавился поначалу легкий, а затем и непереносимо отвратительный запах гниения. А солдаты истекали потом на первой же версте, нестерпимая жажда колючим комом вставала в горле, и фляжки пустели уже к полудню.

Авангарду, которым командовал Скобелев, повезло не потому, что они шли первыми: вода для всех была отвратительной. Потому повезло, если это слово вообще здесь уместно, что с ними был человек, которому случалось попадать в подобные передряги.

— Интересно, что пьют в таком аду? — спросил Скобелев, когда они впервые вытащили из мелкого колодца («эспе») тухлую зацветшую воду.

Он спросил с улыбкой, но весьма обеспокоенный Млынов ответил совершенно серьезно:

— Чай, господин полковник. Обязательно с солью и жиром, и только на ночь.

— Ну, соль я еще понимаю: с потом ее теряем. Но жир-то здесь причем?

— Жир удерживает влагу, примером чему — верблюжьи горбы. Понимаю, это требует привычки, но иного выхода нет.

Михаил Дмитриевич сразу же поверил опытному молодому человеку и с этой верой помчался в основной отряд.

— Калмыцкий чай предлагаете? — поморщился полковник Ломакин. — Ну, знаете ли, Скобелев, это не для русского желудка.

— Это — для русского здоровья.

— Кипяток — другое дело. Но жир с солью…

— Таков совет опытного человека.

— Оставьте советы, Скобелев, — вздохнул Ломакин. — Меня и так тошнит.

Проклиная упрямство полковника, Михаил Дмитриевич вернулся в свой авангард, где и ввел калмыцкий чай особым приказом. Казаки морщились, ругались, но приказ исполняли беспрекословно: людьми были дисциплинированными. А потом привыкли настолько, что пили не без удовольствия, что спасло весь скобелевский авангард не только от потери сил, но и от заболеваний.

Брезгливость полковника Ломакина, помноженная на упрямство, к сожалению, основной отряд не уберегла. Люди падали и от тепловых ударов на длительных переходах, и от повальных желудочных заболеваний. Да и сам Николай Павлович Ломакин ослабел настолько, что по утрам его подсаживали в седло, а по вечерам вынимали из него и клали на бурку почти без чувств.

А степной простор был пустынен от горизонта до горизонта. Не видно было ни сторожевых хивинских дозоров, ни лихих туркменских джигитов, рыскавших по пустыне за добычей. Один раз, правда, вдалеке показался караван, но шел он спокойно, своим путем, и даже охраны они не заметили.

— Торговый, — определил Млынов.

— Почему же охраны нет?

— Торговцев обычно не грабят, слишком сурово наказание. Конечно, во время войны все возможно.

Однако вскоре все изменилось. Правда, и тогда они нигде не обнаружили противника, но, судя по всему, этот невидимый противник обнаружил движение их отряда. Глубокие колодцы Ислам-Кую и Орта-Кую, в которых они надеялись найти чистую воду, оказались заваленными овечьими трупами.

— Значит, знают о нас, — вздохнул Скобелев.

Он усилил караулы, а Ломакин вынужден был урезать и без того малые порции вонючей воды. Михаил Дмитриевич несколько раз сам выезжал в дальние рекогносцировки вместе с Млыновым, к которому уже привык и которому безотчетно доверял. Но им никого не удалось обнаружить. Не только всадников, но даже следов их коней.

— Пробирались по такырам, — объяснил Млынов. — По такой жаре такыры тверды, как зимний асфальт.

Полковник Ломакин ослабел настолько, что уже не мог удержаться в седле. Пришлось соорудить носилки, которые подвешивали между вьючными лошадьми, если позволяла местность. Ну, а там, где местность этого не позволяла, солдаты несли разболевшегося Николая Павловича на руках. Это замедляло продвижение отряда в целом, изматывало солдат дополнительными хлопотами, а офицеров — нарушением рассчитанной скорости продвижения.

— Этак может получиться, что зря все затеяли, — ворчал майор Навроцкий. — Пока доберемся, Кауфман уже Хиву возьмет.

Вероятно, та же мысль тревожила и генерала Веревкина. Дней через десять после горестного вывода Навроцкого, передовой дозор скобелевского авангарда с радостными криками доставил к Михаилу Дмитриевичу троих безмерно усталых уральцев.

— Хорунжий Усольцев, господин полковник. Послан с депешей наказным атаманом его превосходительством генерал-майором Веревкиным к господину полковнику Ломакину, но ваши казаки сказали, что тут вы за него.

Все это уралец выпалил сразу, четко и без запинок: видно, много раз повторял про себя свой первый важный рапорт. И был юн настолько, что на ввалившихся обмороженных щеках еще розовыми поросячьими клочьями торчала будущая борода.

В депеше было сказано, что Оренбургский отряд намеревается повстречаться с Мангышлакским отрядом в середине мая в районе селения Ходжейли для совместного наступления на Хиву.

Глава пятая

1

Депешу Михаил Дмитриевич доставил Ломакину лично. Николай Павлович очень ослабел от изматывающей его болезни, уже не вставал и говорил непривычно тихо и — с трудом. Внимательно ознакомившись с посланием генерала Веревкина, сказал Скобелеву: