Страница 3 из 74
— А сколько вообще у него девушек?
— Не знаю. Санни, Нэн, потом еще та, которая любит классическую музыку. Ну, может, еще одна-две. А может, и больше. Чанс ведь очень скрытный. Всегда держит язык за зубами.
— Получается, единственное, что вам о нем известно — это имя?
— Да.
— Но ведь вы с ним вот уже три года. А знаете лишь какой-то огрызок имени. Ни адреса, ни телефона — ничего!..
Она начала разглядывать свои руки.
— Ну, а как он собирает деньги?
— Не знаю про остальных, но ко мне он иногда просто заходит и берет.
— Но сперва звонит?
— Необязательно. Когда как. Или же звонит и просит принести куда-нибудь. В кафе, или бар, или просит просто постоять где-нибудь на углу, чтобы он мог подъехать и забрать.
— И вы отдаете ему весь свой заработок?
Она кивнула.
— Он нашел мне квартиру. Сам оплачивает ее, телефон, все счета. Мы вместе ходим покупать мне тряпки, и он платит. Вообще он любит выбирать для меня вещи. Я отдаю ему все деньги, а потом он возвращает мне часть, ну, так, самую малость, на карманные расходы.
— И вы не пытались ничего утаивать?
— Конечно, утаиваю. Иначе откуда бы у меня взялась эта тысяча баксов? Но, в общем, совсем немного.
Бар постепенно заполнялся. Приходили в основном конторские служащие, чей рабочий день уже закончился. Ким допила кофе, отставила чашку — больше ей явно не хотелось. Да и беседа наша подходила к концу. Вино она тоже чуть пригубила — бокал был почти полным. Я же продолжал потягивать кофе. В блокноте у меня был записан ее адрес и телефон, а также номер телефона для связи с Чансом. Вот и все, чем я располагал.
С другой стороны, много ли мне надо? Рано или поздно я все равно до него доберусь, поговорю по душам, и, если он не отступится, я его так запугаю, что Ким даже не снилось. А если и не запугаю, все равно у меня окажется на пятьсот долларов больше, чем было утром, когда я проснулся.
Она ушла, а я допил кофе и, разменяв одну из ее сотенных, расплатился по счету. Бар Армстронга находится на Девятой авеню, между Пятьдесят седьмой и Пятьдесят восьмой улицами, а моя гостиница стоит как раз на углу Пятьдесят седьмой. Там я осведомился у дежурного, нет ли для меня почты, потом зашел в платный телефон-автомат в вестибюле и набрал связной номер Чанса. После третьего гудка ответила женщина, повторила четыре последние цифры номера и поинтересовалась, чем может мне помочь.
— Я бы хотел переговорить с мистером Чансом, — сказал я.
— Он скоро должен перезвонить. — Голос с типичной хрипотцой заядлой курильщицы принадлежал женщине средних лет. — Что ему передать?
Я продиктовал ей свое имя и номер гостиничного телефона. Она спросила, по какому я делу. Я ответил, что по личному, и повесил трубку. Внезапно я почувствовал озноб и головокружение и подумал, что нельзя пить столько кофе. Не мешало бы глотнуть капельку спиртного, и я начал соображать, куда лучше пойти: через улицу, в «Полли кейдж», и перехватить там рюмашку или же заскочить в винный магазин в паре шагов от этой самой «Полли» и купить там пинту виски. Я уже видел перед собой желанный напиток: «Джим Бим» или «Джонни Уокер Дэнт» — настоящее, без всяких там добавок, желто-коричневое виски в плоской бутылке...
А потом вдруг подумал: да ты что, парень, спятил, ведь на улице проливной дождь! Вышел из телефонной будки и вместо входной двери завернул к лифту, поднялся к себе, заперся, подтащил к окну кресло, уютно устроился и стал смотреть на дождь. Пить расхотелось. Но грешные мысли меня не оставляли. Желание то вспыхивало, то гасло, словно неоновая вывеска, и продолжалось это мучение, наверное, с час. Но я все сидел и смотрел на дождь.
Около семи я снял телефонную трубку в номере и позвонил Элейн Марделл. Ответил автоответчик, и после положенного сигнала я произнес:
— Это Мэтт. Виделся с вашей подругой и хотел поблагодарить за рекомендацию. На днях встретимся, и тогда я отблагодарю вас на деле. — Повесил трубку и ждал еще, наверное, полчаса. Чанс не перезвонил.
Я еще не проголодался, но заставил себя спуститься и перекусить. Дождь перестал. Я зашел в «Блю Джей» и заказал гамбургер и жареный картофель. Парень, сидевший через два столика от меня, жевал сандвич и запивал его пивом, и у меня прямо слюнки потекли, но к тому времени, когда официант принес заказ, у меня уже пропал к нему всякий интерес. Но я все-таки съел почти весь гамбургер и половину картофеля, выпил две чашки кофе; заказал на десерт пирог с вишней — словом, подкрепился основательно.
Было уже около половины девятого, когда я вышел из кафе. Заглянул в гостиницу — никто не звонил, никто ничего не передавал, — затем дошел пешком до Девятой авеню. Когда-то там, на углу, находился греческий бар «Антарес и Спиро», теперь же здесь устроили овощную лавку. Я повернул к центру, прошел мимо «Армстронга» и Пятьдесят восьмой, потом подождал, пока загорится зеленый, и перешел через улицу. Миновал больницу Святого Павла, завернул за угол и спустился по узенькой лестнице к входу в полуподвальное помещение. На дверной ручке болталась картонка, но чтобы разглядеть, что там было написано, надо было сильно постараться.
А написано там было: «А. А.»
Они только что начали. Столы были расставлены в форме буквы "U", за каждым сидели плотно; еще примерно человек двенадцать разместились на стульях вдоль стены. В стороне, на отдельном столике, стояли освежающие напитки. Я взял пластиковый стаканчик и, налив себе кофе из электрического кофейника, пристроился на стуле у стены. Двое приветствовали меня кивками, я ответил им тем же.
Выступавший был примерно моего возраста. В твидовом пиджаке в елочку поверх клетчатой фланелевой рубашки. Он излагал историю своей жизни — с того момента, когда в еще совсем юном возрасте впервые попробовал спиртное. Он женился и разводился, несколько раз терял работу, лежал в больницах. Затем бросил пить, стал посещать эти собрания, и дела у него сразу пошли лучше.
— Не дела, — тут же поправился он. — Это я сам стал лучше.
Они много говорили. Говорили о разных вещах, повторяя одни и те же фразы. Хотя сами истории были довольно занимательные. Люди сидели здесь перед тобой, словно перед самим Господом Богом, и рассказывали невероятное.
Этот тип в твидовом пиджаке говорил, наверное, полчаса. Затем устроили десятиминутный перерыв и стали передавать из рук в руки корзину для пожертвований на текущие расходы. Я опустил в нее доллар, налил еще кофе и прихватил со столика пару овсяных печений. Парень в армейской куртке окликнул меня по имени. Я вспомнил, что зовут его Джим, и ответил на приветствие. Он спросил, как идут дела, и я ответил, что прекрасно.
— Ты здесь, и ты трезвый, — заметил он. — Вот что самое главное.
— Наверное.
— День, когда я не пью, это хороший день. Весь день остаешься трезвым. Самое трудное для алкоголика — это не пить, и когда знаешь, что справился, душа радуется.
У кого угодно, только не у меня. Я выписался из больницы десять дней назад. Два-три дня как-то продержался, а потом все же выпил. Точно не помню сколько. Может, одну, а может, две рюмки. Но держал себя, что называется, под контролем. А вот в воскресенье вечером страшно надрался, пил виски в «Бларни стоун», что на Шестой авеню, — я выбрал именно эту забегаловку только потому, что знал, что никого там не встречу. Не помню, как вышел из «Бларни», не знаю, как добрался до дома, но в понедельник утром меня так трясло, что хотелось умереть.
Но ничего этого я им рассказывать не стал.
Через десять минут собрание возобновилось. Выступавшие поочередно называли свое имя, объявляли, что они алкоголики, и благодарили предшественника за то, что он поведал им историю своей жизни. А затем принимались объяснять, в чем они отождествляют себя с ним, вспоминать отдельные эпизоды из своих бурных пьяных похождений, а также рассказывать, с какими трудностями им довелось столкнуться при попытках вести трезвый образ жизни. Девушка примерно того же возраста, что и Ким Даккинен, рассказала о проблемах со своим возлюбленным; жизнерадостный мужчина лет тридцати, работавший в туристическом агентстве, описал скандал, который произошел у него с одним клиентом. История презабавная, и все смеялись. Какая-то женщина заявила: