Страница 4 из 4
«Трор, конечно, расхохотался бы, — подумал Ван. — А я вот не могу…»
Наконец суд уселся на свои места.
— Начнем, — произнес человек в черном, что сидел в центре. При этом он посмотрел на сидящего слева. Тот поднялся.
— Именем Трора, — изрек он, — вы обвиняетесь в государственной измене. Признаетесь?
— В чем? — изумился Ван.
Тогда судья поднялся и объявил, что — именем Трора, (разумеется) двум бунтовщикам, Вану и неизвестному, отрубят головы. Процедура состоится утром.
Те, кого уже приговаривали в прошлом к смертной казни, поймут, а остальных я прошу поверить мне на слово: Ван имел полное право упасть в обморок. Очнулся он уже в камере.
— Добрый вечер, — приветствовал его Трор. — Ну как, понял, что такое цирк?
— Чему ты радуешься? — рассердился Ван. — Ведь завтра нам отрубят головы. Одновременно — тебе и мне.
— Одновременно не отрубят, — успокоил его Трор. — В городе только один палач. Кому-то придется быть первым.
— Но за что?! — Ван заплакал.
— Как за что? Тебя за песню, а меня — за нарушение спокойствия и оскорбление величия. Есть страны, где за подобные вещи и похуже наказывают.
— Но что в этом такого? Песня. Ну и что? — недоумевал Ван.
— Эта песня зовет, пойми, чудак! — Трор улегся на койку и заложил руки за голову.
— Зовет?
— Ну да! Зовет прочь из этой дыры. Есть на Юге такая сказка пришел в город крысолов, тоже, кстати с трубой, и заиграл. И все крысы ушли из города. Красивая сказка… А я вот видел, как это было на самом деле. Побили того крысолова. Люди побили, не крысы.
— За что — побили?
— Кто за что… Продавцы мышеловок боялись разориться, торговцы хлебом — что хлеба станет много, а значит, он будет дешевым… Так что бросили его, бедняжку, в море. Он, правда, выплыл, но крысами больше не занимался. Играл в кабаке. А потом сочинили сказку, что, мол, это крысы попрыгали в море. — Трор помолчал, потом добавил: — И про нас сказку сочинят, это точно.
Затем он, как и вчера, повернулся на бок и через минуту уже храпел.
И вот наступило утро. Чуть свет на городской площади застучали топоры — это плотники сколачивали эшафот. Затем стал собираться народ: послушать оркестр и заодно посмотреть на казнь.
Ван и Трор, в сопровождении четырех дюжих стражников, поднялись по деревянным ступеням туда, где палач уже готовил свой довольно-таки острый топор. Там же, на эшафоте, стоял накрытый сукном стол, за которым сидели судьи.
Стражи схватили Вана, подняли его и, как пушинку, положили головой на огромную колоду. Палач взмахнул топором…
Южнее Зеленой долины почему-то считают, что перед смертью, в самый последний момент, в голове человека с огромной скоростью проносится вся его жизнь.
Жители Севера резонно возражают — мол, какие там воспоминания, когда тебя с размаху тычут носом в занозистую колоду! Да и что было вспоминать Вану? Не хотел он ничего вспоминать.
…Топор больно ударил Вана по шее и разлетелся на куски. Как ни странно, наш музыкант все понял сразу. Он оглянулся на Трора.
О, Трора было не узнать! Теперь на нем были шитые золотом сапоги, куртка и штаны из фиолетового шелка и, главное, кроваво-красная мантия.
— Ап! — сказал Трор, и с Вана упали веревки. Стража тоже упала. Лицом вниз.
— Судью сюда! — велел Трор. Тут же из воздуха возникли два гигантских медведя и, после недолгих поисков, извлекли из-под стола господина судью.
— Скажи «ква»! — велел ему Трор.
— К-к-к-ва… — пролепетал бледный, как мел, толстяк и тут же превратился в жабу. Жаба эта стала расти и росла до тех пор, пока под нею не проломились доски эшафота. Тогда она заблестела медью.
— Ап! — снова сказал Трор, и бронзовая жаба взлетела в небо и опустилась вновь где-то за домами.
— Теперь у вас в парке новый памятник, — сказал Трор, и голос его разнесся по всей долине. — Это и есть _в_а_ш_ Трор. А настоящий Трор уходит. Живите, как хотите.
В тот же миг эшафот исчез, а Вон и Трор оказались далеко за городской стеной, на самом перевале.
— Отсюда я впервые увидел долину, — грустно сказал Трор. — Пошли, что ли?
И они пошли прочь.
А через час, как только взошло солнце, оркестр на городской площади исполнил «Гимн Города Трора».