Тысячелетие

Но Луиза почему-то не вызывала у меня опасений.

Правда, я чувствовал себя опустошенным после ее исповеди. И шея у меня ныла от бесчисленных сочувственных кивков. Но это ничего не значило. Мне она по-прежнему нравилась. Мне по-прежнему хотелось быть с ней.

— У меня осталось не так много времен, — сказала я, закончив свою историю, понять и принять которую он был не в состоянии. — Пойду-ка освежусь. — Я взглянула на часы. — Так или иначе, в десять утра я превращусь в тыкву.

Я изучила свое лицо в зеркале ванной комнаты. Все та же старая знакомая Луиза. Все та же старая идиотка.

— Слушай, — сказала я себе, — Не поднимай много шума из ничего. Ты рассказала ему о том, о чем хотела рассказывать меньше всего на свете, и он не поверил ни единому слову. Назови это разочарованием.

Я закашлялась, не успев закончить речь. Достала свой «викс»-ингалятор, сделала глубокий вдох, надеясь, что вонь- с точки зрения Смита — не просочится в спальню, а потом разделась и встала под душ.

Дальнейшую сцену мы с Шерманом продумали в мельчайших подробностях. Она была эффектна до умопомрачения, под завязку набита репликами из ролей Кэтрин Хэпберн и Джин Артур и кончалась тем, что я падала в его объятия, волна набегала на пляж, а мы грациозно уходили вдаль. Жаль только, что это годится исключительно для кино. Мы встретились эффектно; боюсь, более эффектных сцен мне не вынести. Пора забыть жеманные тридцатые-сороковые и вернуться в откровенные восьмидесятые.

Я вылезла из душа и открыла дверь.

Мне кажется, она получала удовольствие. А если даже и нет, то по крайней мере издавала все положенные звуки. Что до меня-Господь свидетель, я был на седьмом небе. И я чувствовал, что она изголодалась по сексу не меньше меня, а я никогда еще не был таким голодным.

Когда мы закончили, она потянулась за сигаретой, и мне вдруг стало чуть-чуть обидно. Быть может, мне просто нужно было на что-то пожаловаться, чтобы жизнь не казалась такой прекрасной.

— Ты всегда куришь сразу после занятий любовью?

Она машинально взглянула вниз, на свою промежность, и между нами, как искра, пробежала смешинка. Мы оба рассмеялись. Она прикурила, глубоко затянулась и очень медленно выпустила дым. Она казалась абсолютно довольной.

— Я курю после всего, Билл. Я курю до всего. Если бы мне удалось придумать способ курения во сне, я курила бы, пока сплю. Только благодаря своей нечеловеческой выносливости я не курю четыре сигареты разом в твоем присутствии.

— Полагаю, тебе известно, что думает по этому поводу начальник медицинского управления?

— Я могу почитать надпись на пачке.

— Тогда почему ты куришь?

— Потому, что мне нравится вкус сигарет. Он напоминает мне о доме. И еще потому, что рак легких для меня все равно что легкий снегопад на Северном полюсе.

— Как это понимать?

— Да так, что я уже умираю от страшной болезни.

Я взглянул на нее, но ничего не смог прочесть в ее глазах. То ли это правда, то ли очередной ее пунктик, то ли она меня просто разыгрывает.

Я гордился своей проницательностью, когда понял там, в ресторане, что она лжет. Теперь я не в силах был ее понять.

— Мы все умираем, Билл, — сказала она. — Жизнь- смертельная штука.

— Судя по твоему виду, я бы не сказал, что ты на краю могилы.

— И ошибся бы.

— Почему ты убежала вчера утром? Когда я попросил у тебя чашку кофе?

Она придавила окурок и тут же закурила по новой.

— Я не ожидала тебя там увидеть. Я искала кое-что другое.

— Ты действительно работаешь в «Юнайтед»?

Она усмехнулась:

— А ты как думаешь?

— Я думаю, что ты ненормальная.

— Знаю. Некоторым людям правду говорить бесполезно.

Я поразмыслил.

— Да. Я думаю, что ты работаешь в «Юнайтед». Я думаю, тебе доставляет удовольствие дурачить людей. Ты любишь приводить их в изумление.

— Думай как хочешь.

— Я думаю, тебя потрясло что-то другое. Например, окровавленные игрушки и ошметки от рождественских подарков.

Она вздохнула, поглядев на меня печально.

— Ты раскрыл мою страшную тайну. Я жутко мягкосердечна.

Она отвела глаза от моего лица, скользнула взглядом ниже и потушила наполовину выкуренную сигарету. Для нее это была настоящая жертва.

— Ты готов повторить? — спросила она.

Я все еще выполняла задание, хотя и напрочь об этом забыла. Мне приходилось напоминать себе: ты здесь для того, чтобы изменить его планы, не дать ему пойти в ангар и встретиться с более ранней версией Луизы Балтимор.

Я понимала, что если он не пойдет туда, то часть моей уже прожитой жизни будет вычеркнута навсегда, но это меня не волновало. Если Вселенная решит стереть меня с лица земли, я по крайней мере исчезну удовлетворенной женщиной. Я и не ожидала, что способна испытывать такое наслаждение.

Когда я взглянула на часы, было уже семь утра, а мы все сидели, обнаженные, в постели, смеясь и болтая, пока занималась заря. Не помню, кто из нас предложил поспать, но в конце концов мы уснули. Мне казалось, что удержать его днем от расследования не составит особого труда. К тому же утром прилетит наконец этот тип, К. Гордон Петчер, и примет часть бремени на свои плечи. А Билл сможет сослаться на болезнь и провести день в постели.

Во всяком случае, так я пыталась себе внушить.

Вся эта вылазка в окно «В» была ни на что не похожа. Правила безопасности я нарушала направо и налево. Я рассказала ему чистую правду о многих вещах. И мне не поверили.

Как ни странно, я сочла это добрым знаком. Он решил, что я чокнутая, однако своего отношения ко мне не изменил. Так неужели чокнутая красотка с ее бредовыми рассказами не сможет очаровать следователя НКБП настолько, чтобы он забыл про тот проклятый ангар хоть на один вечер?

Даже если ей суждено превратиться в тыкву в десять утра по времени тихоокеанского побережья?

Мы смеялись, не выпуская друг друга из объятий, пили виски и снова занимались любовью. Медленнее, чем в первый раз. Потом опять смеялись и опять занимались любовью. Я впечатлил даже самого себя. Надеюсь, она оценила.

Не помню, когда я заснул. Казалось, это не имеет значения.

Но, как выяснилось, имело. И немалое.

Я вскочил с кровати, как управляемая ракета…

…и ткнулся носом в стенку. Я стоял, тупо глядя перед собой, пока похмельный сумбур в мозгах не сменился первыми проблесками сознания.

Будильник не звонил. Что делает здесь эта стенка? Кто я где я что я почему я…

Ох!

— Доброе утро, — сказала она.

Она сидела на кровати нагая, откинувшись на подушки и вытянув вперед ноги. И курила. Она была так прекрасна, что я подумал, что могу заплакать.

— Пожалуйста, — прохрипел я. — Не кури так громко.

— Не смешно, — сказала она. — Ночью ты был остроумнее. — Но сигарету затушила.

— Ночью у меня был прилив вдохновения.

— А я все сижу и гадаю, — сказала она. — Я имею в виду- пока ты просыпаешься стоймя. У тебя глаза не сразу сфокусировались.

— Они до сих пор смотрят в разные стороны.

— Ну уж нет! — Она потянулась, и, признаюсь, она была права. Невозможно не сфокусировать взгляд, когда перед тобой такое зрелище.

— А гадаю я вот о чем: что тебя разбудило? Я не слышала ни звука и сама не шелохнулась. Но ты сорвался с постели как бешеный.

— Который час?

— Полдевятого.

Я сел на краешек кровати и поведал ей о своем будильнике. Что по сути было вариацией старой истории о мужике и маяке. Двенадцать лет прожил возле маяка мужик, и каждые тридцать секунд его будил сигнал туманного горна. Однажды ночью сигнал не прозвучал — и мужик вскочил с постели с воплем: «Что это было?»

Она выслушала серьезно, потянулась за сигаретой, взглянула на меня и передумала.