11 сентября

— Не знаю, как твой Арсентьев… — отрезала Мария. — Может, он блаженный какой. Или на самолете летает. Слушай, мне пописать надо. Я себе, кажется, там застудила все, к черту, из-за твоего старикана. Пошли к тебе.

Девочки поставили на скамейку недопитую бутылку, к которой тотчас же ринулся непонятно откуда взявшийся маленький, остроносый, длиннобородый субъект в фетровой шляпе, похожий на умного гнома, и двинулись вверх по бульвару. С младенчества знакомый каждым деревцем, он показался Варе таким узким, что трудно было вписаться в дорожку. Бульвар кидало как палубу в корабельный шторм, ажурные решетки были похожи на леера, рядом, то смеясь, то сердясь, шла не по сезону одетая невесть откуда взявшаяся девица и поддерживала подпрыгивающую Варю за локоть. Ухажеры потоптались и отстали, прохожие оборачивались и смотрели вслед, уверенные, что подружки дурачатся. Знакомые и незнакомые лица мелькали перед глазами, сливаясь в одну полосу, точно спицы в колесе, к которым привязали разноцветную тряпицу. Сестры свернули на Сретенку, потом в Последний переулок и поднялись по темной лестнице старого дома на последний этаж.

Сходил на нет короткий предзимний день, Москва лежала перед ними: крыши домов, купола церквей, два высотных здания, за ними вокзалы и путепроводы, а все, что дальше, терялось в серой мгле, словно там находилось море. Обе затихли и уставились перед собой.

— Я часто туда смотрю, когда грустно. А еще, знаешь, — потянуло Варю на откровенность, — я люблю ложиться на подоконник и перегибаться на улицу. Мне кажется, сейчас полечу. Вот так. Смотри.

— Ты что, спятила, бабахнутая?!

Мария едва успела схватить сестру за подол и оттащить от окна.

— Ну ты, блин, даешь! Папина дочка.

Она перевела дух и закурила:

— А это твоя комната? Класс! У меня своей нет. Я с братьями живу. Ботанами. — Легкая гримаса исказила ее лицо. — Один стихи пишет да любит всякую дребедень слушать, а у самого рожа в прыщах. А другой вообще в кровать писается.

— Значит, у нас есть еще и братики? — всхлипнула Варя, которую сама идея, что ее родственный круг за несколько часов невообразимо расширился, привела в восторг, и сквозь слезы на лице заиграла блаженная улыбка.

— Стасик и Вася от других пап, — уклончиво ответила Мария, и острый, как у мышки, взгляд маленьких, круглых, черных глаз стал перемещаться по комнате, пока не наткнулся на фотографию военного летчика.

— Это кто такой?

— Сент-Экзюпери.

— А… А это?

— Джон Леннон.

— А этого я, кажется, и сама знаю. Актер какой-то.

— Нет. Поэт. Лорка.

— Ты в них влюбилась, что ль, во всех, целый иконостас повесила?

Варя вспыхнула:

— И ни в кого я не влюбилась.

— Никогда не понимала, как можно сходить с ума по знаменитостям, отрезала сестра. — У нас в классе тоже все перевлюблялись. А по мне, лучше обычного парня завести.

— Да кто на тебя посмотрит!

— Посмотрят. У-я! Кассетник какой классный. Откуда?

— Мама из Швеции привезла, — с холодным торжеством молвила Варя.

— Везет! А мне хоть бы «Электронику» купили. Дождешься, как же! Я раньше вообще в интернате жила.

— Ужас какой!

— Ничего не ужас, у нас там клевая была компания. А потом меня забрали домой, и через неделю я сбежала обратно. Но меня уже не взяли.

Она вздохнула и так мастерски, одним щелчком выбила из пачки новую сигарету, что Варе тоже захотелось попробовать курить, как вдруг она почувствовала страшную слабость и вцепилась пальцами в косяк.

— Я вообще часто сбегаю, — голос Марии доносился точно из радио на коротких волнах, пробиваясь сквозь помехи не тронутых сережками Вариных ушей. — Достанут все, сяду в автобус или на попутке. А ты чего такая зеленая?

— Мне что-то нехорошо… — прошептала Варя, сползая по стене на пол. Я, наверное, заболеваю гриппом.

— Ерунда, это от водки, с непривычки. Пойди в туалет и блевани. Сразу полегчает.

Варе и половины этих слов хватило, чтобы густо покраснеть, вспотеть и провалиться сквозь землю, но сестра уже тащила ее по закоулкам большой квартиры, путаясь в дверях и отпихивая кусавшего за ноги большого, похожего на окуня полосатого кота.

— Ну и хоромы у вас. Да брысь ты, чертова кукла! Терпеть не могу кошаков. Ну, сестренка, давай! И не стесняйся меня, мы ж не чужие. А теперь водой холодной умойся, и все. Я давно тебе написать хотела, — продолжала неприятно трандычать девочка, когда Варя, пошатываясь, вышла в коридор. Знаешь, несколько раз пыталась. А только начну, спотыкаюсь. Ну правда. Здравствуй, дорогая Варя! А может, ты и не дорогая, а мымра? Пишет тебе твоя сестра, но ты меня не знаешь. Ерунда какая-то! Да ну, взяла и приехала. Проводнице наврала, что от класса отстала. Думала, не понравишься — уеду. На фиг мне такая сестра. А оказалось ничего. Я даже не ожидала, если честно. Приезжай летом ко мне. У нас там море, коса. Ты была когда-нибудь на косе? Ой, Варька, там такие волны. И янтарь можно собирать. Я бы дружить с тобой по-настоящему не могла — мы обе красивые, — такие пацанки не дружат. Но мальчишкам такие нравятся. У тебя с кем-нибудь было? У меня пока тоже. Целовалась, конечно, ну там кофточку расстегнуть. А по-настоящему нет. Ты когда собираешься? Я тоже не решила. Слушай, а подари мне что-нибудь. Вот это можно? — Мария выхватила из шкафа любимый Варин батник кремового цвета, который та всего два раза успела надеть.

Безо всякого стеснения сестра стянула с головы свитер и футболку, под которой ничего не оказалось, и надела батник, обтянувший ее бочкообразное туловище.

— Маловат, — деликатно произнесла Варя, и в желудке у нее заурчало.

— Растянется, не наше барахло. Эх, мне бы еще шубку как у тебя.

— Шуба у меня только одна, — испугалась Варя.

— Ладно, ладно, я пошутила… Слушай, а у тебя деньги есть?

— Так, немного.

— Дай, а? А то неохота опять с этими проводницами… Я потом вышлю, честно. А теперь быстренько похаваем, перекурим, и мне пора.

Варя на еду смотреть не могла. А Мария опустошила наполовину холодильник и пропала. И было непонятно, была она или только Варе привиделась. Если бы не исчезнувший батник, некормленый кот, запах табака, тяжелая голова и грязная посуда на кухне, можно было б подумать, что никакой сестры у Вари и не было.

— Целовалась, не целовалась, — пробормотала она, подходя к окну. — Чушь какая-то. Как Карлсон, с крыши прилетела. Лучше бабуле ничего не говорить. Иди сюда, Пиночетик, буду тебя кормить.

Глава вторая

Ложки

Но бабушке рассказать пришлось, хотя, конечно, и не все. Старушка любила всякие житейские истории и, если бы Варя утаила такую важную, никогда бы ей этого не простила. Просто не поняла бы ее, поджала губы и стала говорить в нос. Стремительно трезвея, внучка навела на кухне порядок, затем, преодолев отвращение, съела чеснок и, когда в восьмом часу на пороге появилась изящно одетая старенькая женщина маленького роста, в пальто и шляпке с вуалью, старательно занимавшаяся Вариным воспитанием в связи с долговременным отсутствием ее мамы, девочка открыла было рот, чтобы поведать о внезапно объявившейся сестре, но бабушка не дала ей слова молвить.

— Варвара! Только что я встретила в молочном Евгению Львовну…

Евгения Львовна была самой чудовищной сплетницей на всем пешеходном пространстве от Яузского бульвара до Гоголевского, и можно было предположить, что она бабуле наговорила.

— Я ее не видела, — переходя в атаку, отрезала Варя.

— Зато она тебя видела и рассказала, что…

— Я водку пила на бульваре?

— Фу, Варя! Этого она не говорила. Но ты была в обществе… в обществе… — Бабушка защелкала пальцами. — Деточка, подруг надо выбирать из своего круга. Что о тебе подумают?

— А чем она ей не понравилась? Подумаешь, юбка у нее короткая.

— Дело не в длине юбки. Но она одевается не в тон. Что ты такое ела, не пойму.

— Бабушка, папа умер.

— Господи, помилуй. — Старуха перекрестилась. — Шалопай был, но добрый человек. А ты откуда знаешь?