Кукарека Иванович

Вечером, когда она доила корову, мальчик подошёл к ней.

- Этот толстяк, что живёт на шелковице и обжирается по целым дням, - начинает Груя, - сказал мне, что мой дедушка умер!

- Как это твой дедушка умер? - возмущается мать, гремя подойником. - И что может знать о твоём дедушке этот обжора?! Вот я его увижу, я ему задам!.. Не умер твой дедушка! Не умер!..

- А если мой дедушка не умер, тогда где же он?

"От сына так просто не отвяжешься", - думает она и начинает выбираться из трудного положения, как муравей со дна чашки.

- Нет, вообще-то он умер, - противоречит она сама себе, - все ведь умирают... когда-нибудь...

Но с Груей так разговаривать нельзя.

- Так умер или не умер?

- Не совсем твой дедушка умер! Не совсем, понимаешь!.. Не весь твой дедушка переселился на кладбище! Не весь!.. Нет-нет, возьмёт да и напомнит, что в каждом из нас он присутствует и с нами на земле как бы остался... - Мать гладит Грую по голове и продолжает: - Ведь прислал же он тебе зимой орехов?.. Прислал!..

Груя вспоминает: действительно, зимой дед ему прислал орехов!

- А воду мы с тобой из чьего колодца пьём? - спрашивает мать Грую.

- Из дедушкиного колодца! - подтверждает Груя.

- А здесь вот, где мы сейчас стоим с тобой, здесь, думаешь, раньше был дом? Пустое место было! Этот дом построил твой дедушка своими руками!.. И вот нас с тобой ни дождь не мочит, ни солнце не печёт. Это он нас своими руками защищает!..

- А глаза, мама, какие глаза были у дедушки? - спрашивает Груя. Они ведь тоже немного остались с нами?

- Цвет своих глаз он небу отдал на войне. Голубые они у него были! Чтоб небо всегда голубое было, всегда-превсегда, он этот спокойный цвет небу и отдал!

Становится темно, и Груя сам теперь замечает, что его дедушка не совсем умер. Крыша их дома похожа на шляпу, надвинутую на лоб. Вот и два окна зажглись, светятся в темноте, как будто это дедушка смотрит на засыпающую деревню, на мать, которая всё ещё возится и огороде, на отца, что, попыхивая трубкой, разговаривает у калитки о чём-то с соседом, на муравья, который сидит на плече у внука. Груя теперь ясно представляет, что не мог его дедушка взять и умереть совсем-пресовсем...

В эту ночь Груе не терпелось дождаться утра. Так не терпелось!..

Когда солнце показало из-за крыш и деревьев своё уже разгорячённое лицо, Груя выбежал на улицу. На плече у него восседал и трясся муравей.

- Доброе, утро, дедушка! - закричал Груя. - Я твой внук! Правда, что ты видишь меня?.. Правда?!.

- Да! Да! Да! - отражаясь от чего-то, ответило эхо.

Груя доволен, он бежит в глубь двора, к ореховому дереву, такому огромному, что под его развесистой кроной можно целой подводе с лошадьми развернуться. Орех этот посадил дедушка, когда он и сам был таким же маленьким, как сейчас Груя. Груя снимает с головы дырявую соломенную шляпу и низко кланяется ореху.

- А вот и я! Добрый день, дедушка!

Дерево внимательно рассматривает мальчугана - тысячи глаз кажутся спрятанными за каждым листиком...

Между прочим, тот дед с палкой заходил ещё несколько раз во двор, как и раньше, только Груя больше к нему носа не кажет: вдруг этот противный обжора и жадина опять муравья потребует вернуть. Груя всё с дедушкой разговаривает, так ему это понравилось. "Я пришёл за водой, дедушка..." - говорит он колодцу. А однажды залез на крышу - прямиком к дымоходу, откуда валил дым, да как загудит в трубу: "Всё куришь понемногу, дедушка?" Дедушка вместо ответа ещё гуще дым начал пускать, так что Груя как раскашляется и давай дым от себя обеими руками отгонять...

Много воды утекло с тех пор в Рэуте. Муравей и тот обзавёлся родственниками: снуют взад-вперёд, снуют, - дел ведь стало тоже гораздо больше. А Грую сразу и не узнаешь - он теперь большой, в третьем классе учится и ходит не так, как все, а прихрамывает, - то ли ногу натёр сандалией, то ли... для солидности.

Титирикэ, мальчишка постарше, что живёт по соседству, думает, будто Груя что-то из себя воображает. Груя же думает про Титирикэ: тоже мне, всего на два дня, а старше считается. Дедушка вот у него живой... Это уже, конечно, дело серьёзное. Если бы Груя был завидущий, он бы, может, и позавидовал Титирикэ, но Груя не из тех. Померяться силами, это он может, это пожалуйста: посмотрим, кто из нас сильнее... Совсем недавно Груя так скрутил Титирикэ, да так бросил его, - нет, не на камни и даже не на землю, - на чистую траву, но у Титирикэ всё равно косточки затрещали... Однако он тоже парень не промах - в ответ не полез в драку, а просто состроил хитрющие глаза и сказал, чтоб все вокруг слышали:

- Вчера вечером мой отец поймал знаешь какую большую рыбу?

- Какую большую? - заинтересовался Груя.

- Как у моего дедушки борода!..

Груя сразу сник. Вообще-то они оба, чего греха таить, любят подзуживать друг друга. Возвращаются, скажем, вместе из школы и если, не дай бог, у Груи отметка повыше, чем у Титирикэ, то Титирикэ тут же хватается вдруг за живот, хоть посреди дороги:

- Ой, как есть хочется, как есть хочется, - ноет он, - и голод у меня не круглый, знаешь, а продолговатый такой!..

- Какой-такой продолговатый? - интересуется Груя.

- Как бы это тебе поточнее сказать?.. Ото рта до самого пояса, пожалуй... Ну, как у моего дедушки борода!

- Мне, Титирикэ, - отвечает Груя, - сейчас не про дедушкину бороду хочется слушать, мне летать хочется... над тобой, над селом... в голубом, голубом, как дедушкины глаза, небе! Мой дедушка этот цвет своих глаз всему небу оставил!..

До этого Титирикэ никогда не додуматься. У него ведь дедушка живой, и весь цвет его глаз в глазах и умещается. А дедушка Груи свой цвет глаз голубому небу подарил. Сколько же у него этого голубого цвета было!

Груя всё же нет-нет да через забор на дедушку Титирикэ возьмёт и посмотрит, без зависти, так просто... Наверно, совсем живой дедушка лучше, чем не совсем живой?.. Возьмёт Груя отпилок дерева и давай из него почти что совсем живое делать: бок-бок!.. Тук-тук!.. День тук-тукает и бок-бокает, два бок-бокает и тук-тукает. И вот появляется из полена... мама, да не та, что с утра до вечера вся в хлопотах и куда-то торопится, а совсем-совсем другая...

- Ну, как у тебя дела, мама? - спрашивает сын, довольный уж тем, что эта мама всё время будет с ним дома сидеть. Захотелось ему и дедушку такого же приобрести, да не знает Груя, как он в жизни выглядел. С этим вопросом он и пристаёт всё время к матери, от дел отвлекает.

- Какой, да какой!.. Как все!.. - будто бы сердится она. - Сходи в деревню и посмотри на... деда Устина. На деда Штефана посмотри...

Идёт Груя в деревню, к одному старику присматривается, на другого глаза пялит. "Так вот, оказывается, каким был мой дедушка!.." Тетрадь Груи заполняется ушами, бородами, носами. "Если ото всех взять что-то похожее, то дедушка оживёт в том пне дерева, вырванном бурей в лесу, что отец в сарае хранит. Корни - это будет густая и длинная борода дедушки, а всё, что выше, - лицо: глаза, лоб..." Жалко Груе, что силёнок у него пока маловато с этим пнём справиться и дедушку из него вытащить на свет (чтоб все снова увидели, каким он был на самом деле). Тяжело-то, тяжело, но топорик мальчик уже точит...

Отец провёл электричество в сарай, мать ходит на цыпочках по двору. То мать прислушается, то отец ухо навострит - всем интересно, что это Груя там мастерит. Даже дым из очага соседей, где живёт этот озорник Титирикэ, и тот кружил-кружил по воздуху, да как прошмыгнёт под навес... и ему, видно, любопытно, что там делает Груя, забыв обо всех играх и шалостях.

- Кхы! Кхы! - задыхается мальчик. Глаза покраснели, но топорик из рук не выпускает. На пень с дедушкиной бородой поглядывает, а сам полегче чурбачок в руках вертит, от дыма отмахивается, с дымом воюет.

Мать его не из стеснительных - бегом к соседке.

- Слушай, - говорит она матери Титирикэ и топает ногой. - Если у твоего мальчика есть живой дедушка, ты, пожалуйста, не мешай моему сыну тоже заиметь предка, хотя бы и деревянного. Может, ему тоже хочется стать внуком!.. - С этими словами мать Груи берёт и поворачивает дымоход у очага. Теперь дым, слава богу, струится совсем в другую сторону.