Страница 21 из 43
— Да.
— А ей зачем мой папа?
«Хитрый какой! — подумал Саша. — Так я и сказал! Дожидайся…» Хотел промолчать, но настырный собеседник уперся в него взглядом и ждал.
— Просто так… поговорить… Знакомые… — ответил Саша как можно равнодушней, встал и подошел к окну. Увидел — из подъезда напротив вышла девочка с большой лохматой собакой на поводке.
— Алка с Пуршем, — пояснил оказавшийся рядом младший Беляш. — Разве это собака! Дворняга чистокровный! — должно быть, повторил он слова кого-то из взрослых. — Вот у папы собака была! Ахтой звали. Сторожевая. Умная-разумная! Она… Сейчас фото покажу. — Он вытащил из-под книг с этажерки альбом и начал листать. — Вот. Это мой папа, а это Ахта. Только фото пожелтело — старое… Она раз полицая так сцапала — он ревмя ревел!.. Тогда у папы еще обе ноги целы были…
— А теперь у него разве?.. — горячо выдохнул Саша и прикусил язык: «Вдруг он догадался, что его папа — мой папа?»
— Одна здоровая, а другая — протез, — довольный, что гость боится страшных историй, ответил парнишка.
Саша, разглядывая снимок, не понял, кем тогда был его отец, и решил выяснить:
— Он партизаном был?
— Знаешь какой он храбрый? Ты не знаешь… И моя мама была в партизанах. Мама папе жизнь даже спасла.
— В войну? — Саше хотелось услышать об отце то, чего не могла рассказать и не знала мать.
— А когда ж? Конечно в войну. Тогда на партизанский отряд налетели фашисты. Много-много. А партизаны не струсили. Штыками кололи, гранатами глушили их… Потом дальше в лес ушли. Через болото. Мама узнала, что папа упал, когда от фашистов уходили, и там, в лесу, остался. Она еще не знала — раненый или мертвый… Побежала обратно. А он был живой. Крови много из раны вытекло. Из ноги. Мама всю ночь тащила его. А там сначала близко-близко фашисты были. Стреляли, пускали ракеты. Мама ничего не побоялась… Папу потом на самолете увезли. Ногу врачи отрезали. По колено…
Саше стало жаль папу и обидно на этого минского брата за то, что папа ему, а не Саше рассказывал, как он воевал.
— Хочешь — смотри. — Парнишка придвинул Саше альбом, будто догадался, что гость сгорал от нетерпения узнать все, что там таилось интересного и неведомого. — Тебя как звать?
— Александром.
— И меня! Два Сашки… Вот здорово! У нас во всем четвертом классе Сашек — один я.
— А у нас даже три, — вставил старший Саша и с горечью подумал: «Даже имена одинаковые».
— Ты в котором учился?
— В седьмом.
— Перевернем… Это мы с папой в нашем сквере. Женька соседский снимал. Подхалтурил. А тот я чикнул. За город ездили. Тоже недодержка.
— С кем он? — указал старший Саша на женщину, сидевшую с отцом под березами.
— Папа? С мамой… И это они. В партизанском отряде. Папа еще пограничником был! Лейтенантом. До войны. Только фото нет — все пропали… Нагляделся? Можно дальше?
Дальше смотреть альбом помешала мать младшего Саши — она шумно вошла в комнату. Не то спросила, не то просто заметила:
— А, ты не один, Саша…
Старший Саша встал, поздоровался.
— Здравствуй, молодой человек, — ответила она, снимая с головы косынку. На ней было белое платье в синий крупный горох. Спереди оно заметно поднималось на животе.
— Мама, его тоже Сашей зовут! — захлопнув альбом, выпалил младший Саша.
— Он из вашей школы? — не глядя на ребят, спросила она.
— Да нет же, мама! Он к нам приехал… с Севера… С тетей.
— С какой тетей?
— Не с тетей, вернее, а с мамой… со своей мамой.
— Ничего не пойму.
Старшему Саше надоело слушать этот путаный разговор, и он захотел внести ясность:
— Мы с мамой приехали к Василию Мироновичу Федяеву.
Они стояли рядом, два Саши, в пяти шагах от нее. Один немного повыше, оба чем-то очень похожие друг на друга, и что-то знакомое-знакомое было в лице, в поглядке старшего из них.
Она вдруг все поняла, побледнела, ухватилась за спинку стула. Сын кинулся к ней.
— Мама, тебе плохо?!
— Ничего… Пройдет…
Ольга пришла к заводским воротам минут за двадцать до окончания смены. Какими долгими показались ей эти минуты! Она направилась было к видневшемуся вдали скверу, но не дошла, вернулась, боясь упустить начало выхода людей из завода и разминуться с Василием. А ей непременно хотелось встретиться с ним и поговорить не у него на квартире, а здесь, где никто не будет видеть и слышать их.
Она уже твердо знала, о чем спросит его, и думала сейчас не об этом, а о том, какой он теперь, узнает ли она его в толпе. В памяти ее он все эти годы жил тем, прежним, каким был много лет назад. А теперь, когда узнала, что он жив, когда она вот-вот увидит его, поняла, что Василий не может быть прежним, что он изменился, так же как она уже не та, не такая, какой была когда-то. А вдруг Василий узнает ее первый и кинется к ней?.. А если не кинется, а нырнет в толпу? Он же не подумает, что она к нему приехала, может, испугается этой негаданной встречи, струсит.
Не доходя до заводской проходной, Ольга повернула обратно. Шла она не совсем прогулочным шагом, пожалуй, даже самым обычным, и, не заметив, удалилась настолько, что, когда снова направилась в сторону проходной, не успела дойти, как по широкой ленте асфальта сначала одиночками, а потом толпой, сплошным потоком хлынул навстречу ей торопливый, одноликий заводской народ. Она сразу поняла: Василия ей тут не опознать, и гадала, как быть. Спрашивать у встречных? Поди-ка бесполезно. Вон сколько их, людей-то! Разве знают? И все же набралась смелости, остановила женщину примерно своих лет:
— Простите, пожалуйста, вы не знаете Василия Федяева… Мироновича?.. Нет его тут?..
По выражению ее лица Ольга поняла, что она вряд ли знает, но для приличия, что ли, женщина спросила:
— А в каком он цехе?
— Я-то не знаю, — ответила Ольга и залилась краской.
Нет, не найти! Если бы крикнуть… Она стояла растерянная, глядела и глядела в лица людей и не видела ни одного знакомого, хотя бы чуточку напоминающего Василия. Люди обходили ее. Одни, усталые, были заняты своими думами, другие беседовали между собой, смеялись, шутили, игриво толкались.
Прямо на нее неторопливо шел пожилой рабочий. Она сделала шаг в сторону, чтобы дать ему дорогу, а он, спрятав в усах ухмылку, пробасил:
— Никак родного мужа потеряла, красавица?
Ольга жалковато улыбнулась в ответ:
— Мне бы надо Василия Мироновича Федяева.
— Из монтажного?
— Да я не знаю.
— Проглядела. Только что прикуривал у меня. Во-он ковыляет.
Она посмотрела, куда показал рабочий, и, позабыв поблагодарить его, кинулась вслед за Василием.
Он сильно хромал, но шел быстро, и Ольге пришлось догонять почти бегом. От этого и от волнения сердце ее бешено колотилось. Поравнялась, пошла рядом, шагах в двух от него. Вгляделась в профиль лица — и не признала: нет, это не тот Василий, которого она хотела видеть, не ее Василий. Кто-то напутал.
Мужчина не обращал на нее внимания и, глядя под ноги, задумавшись, хромал себе и хромал. Ольга на шаг-полтора опередила его и через плечо, вполоборота заглянула ему в лицо. Морщины у глаз, острые скулы, седые клочковатые волосы на голове… Какой же это… Нет, не он, совсем-совсем не он.
Ольга с удивительным спокойствием, как бы про себя, проговорила:
— А мне сказали, что вы — Василий Миронович Федяев…
Лишь после этих слов он поднял глаза и взглянул на Ольгу. Должно быть, они в один и тот же миг узнали друг друга, только он успел первым сказать об этом:
— Оля?! Ты… Оля?! — Что-то надрывное, тоскливое послышалось в его голосе, испуг мелькнул в глазах.
— Вася… — тихо, сквозь проступившие слезы ответила Ольга.
Они стояли друг против друга. Из отороченного золотистой каймой облака выглянуло солнце. Лицо Василия осталось в сумеречной тени, на Ольгино же брызнули светлые лучи, приукрасили, омолодили его.
Мимо шли люди. Тот, пожилой рабочий, недавно указавший Ольге на спину Василия, проходя сейчас подле них, кинул что то озорное. Они же в эти долгие секунды никого не видели и ничего не слышали. Тяжесть еще неясных воспоминаний, что-то огромное, грустное и радостное обвалилось на них до тяжкого звона в ушах — только бы не упасть, только бы вынесло сердце!..