Страница 16 из 43
— Мама, его зовут дядя Витя. — Впился взглядом в своего спасителя. — Он был танкистом!
— Вот и скажи спасибо дяде Вите, а то и маму свою не нашел бы. Город — не деревня. — И уже к Виктору: — Спасибо вам, Виктор… — улыбнулась: — Отчества-то но знаю.
Тот махнул рукой:
— А! Просто Виктор…
И снова — к Саше:
— Попрощайся с дядей Витей и иди сюда — раздену. Скоро домой…
В один из дней на почту мало заходило посетителей, и тетя Паша, почтальон, рассказала сотрудницам страшную историю, которую позже, через годы, Ольга вспоминала как пророческую для себя.
Ольга сидела у того же окошка «До востребования», отвлеклась и услышала рассказ тети Паши немного не с начала:
— … Так вот. Явился ровно с того свету. Она — в слезы. Кинулась к ему: «Ванечка, родной мой!» Второй муж был дома, тут же. Все это видит, но — ничего. Раньше, до войны, они знали друг друга. Поздоровались мирно, честь по чести. Второй-то говорит ей: «Ну, что ж, Шура, беги в магазин, такая встреча — грешно не отметить».
Пока она бегала за водкой, они разговаривали. Тот, настоящий-то, Иван-то, скуповато поведал, что был в плену, но многим странам наскитался, пока вырвался на Родину. А второй-то, Афанасием звать, вроде как бы Шуру оправдывал: мол, извещение о твоей смерти она получила…
Вошла посетительница, направилась к Ольгиному окошку. Тетя Паша умолкла.
— Скажите, где можно получить посылку? — спросила женщина.
Ольга ответила:
— Со двора вход. Выйдете — и налево.
— … Да-а. Иван-то знал, что и тогда Афоня любил Шуру, когда в девках была, — продолжала тетя Паша после ухода посетительницы. — А она-то к ему не шибко тянулась, все над его именем подсмеивалась. А тут уж судьба свела их. Иван понимал все и, должно, не виноватил ни его, ни свою Шуру.
— Какие, скажите, истории в жизни бывают! — вздохнула самая молодая из девчат — Валя Грекова.
Ольгу тоже задел этот рассказ. Она представила себя на месте той Шуры — и не позавидовала ей.
— … Принесла она две поллитровки, приготовила закуску, по граненому стакану поставила перед тем и перед другим. А Иван говорит: «Шурок, ставь и себе стакан». Она отвечает: «Не пью я, Ваня, не навыкла без тебя». Он ей свое: «Разве ты не рада моему возвращению?» Тогда и Афоня стал уговаривать: «Немножко-то выпей с нами, Шура». Она и перед собой поставила точно такой же стакан, сказала не Афоне, а Ивану: «Разливай, Ваня». Он откупорил бутылку, налил сначала ей, потом сопернику своему и потом уж себе. Все три стакана склянешеньки. «Выпьем, — говорит Иван, — за наше свидание, за встречу. И пускай, — говорит, — Шурок сама выбирает себе одного из нас — раз уж так случилось. Кого выберет — тот и будет отныне ее мужем». Ни словечком не изобидел. А она, бедненькая, то на одного поглядит, то на другого. А больше страдает оттого, что нежно, по-старому выговаривает ее имя Иван. Как скажет «Шурок», так она в лице и меняется.
— Милая! — вырвалось у Ольги.
— Любила она раньше Ивана, очень любила. И к Афанасию успела привыкнуть. Он ее долго уговаривал, когда овдовела. Ласковый. На ласку-то и ответила. И тут два чувства столкнулись — к одному мужу прежняя любовь вспыхнула, к другому, ласковому да нежному, жалость сердце разбередила. Думала, водка хмелем ударит в голову, прибавит храбрости, развеселит. Решила: «Была не была — выпью!» И выпила, как мужья, до дна. Полный-то стакан! «Сердечное спасибо тебе, Шурок, — опять сказал Иван. — Это лучше всяких твоих слов». А второй-то, Афанасий-то, сует ей закуску, торопит: «Скорее, Шура, огурчиком закуси». Она отводит его руку: «Ничего, я хлебушек понюхаю». Не закусила. Афоня теперь наливает Ивану и себе. Шура свой порожний стакан отодвинула в сторонку. И сидит. И еще крепче глазами впивается попеременки — в одного, в другого. Улыбнется, сгонит прочь улыбку, вроде опечалится, задумается, потом опять хочет веселой казаться… Все, видно, гадала, которого из двоих выбрать.
— Срок-то уж очень короток — где ж тут сразу решишь, — вставила Валя Грекова.
К окну «До востребования» подошел Виктор. Он не первый раз появлялся здесь с той поры, как доставил Ольге ее Сашу. Поздоровался:
— Здравствуйте, Ольга Ивановна.
— Здравствуйте, Виктор Михайлович. А вам опять писем нет.
— Ничего не поделаешь… Наверно, чернила высохли или перья поломались… Оля, можно вас спросить: вы когда кончаете работу?
Ольга смутилась, но ответила:
— Еще не скоро.
— Тогда до свидания.
Валя Грекова — тут как тут:
— Что я говорила? Влюбился он в нашу Ольгу. Точно!
Ольга даже привстала:
— Что ты мелешь, Валька? Человек ждет важное письмо, а ты…
— Раньше он почему-то не получал здесь ни важных, ни других каких.
— Хватит вам болтать! — остановила их пожилая работница. — Тетя Паша, доскажи, чем же все кончилось.
— А кончилось плохо. Решать Шуре было тру-удно. Мужья-то один одного лучше… Они снова налили — теперь по полстакана. Шура встала улыбчивая, пошла за чем-то на кухню… Пошатывается. Хмель свое берет. А мужья не замечают, беседуют себе, и в разговоре ни тот, ни другой Шуры не касаются — будто ничего промеж их такого нету, друзья друзьями. Долгонько они так сидели, уж водка кончается. И тут Афанасий хватился: «Что ж это Шура-то не с нами?» Иван по-своему понял ее уход: «Наверно, надоело ей нас слушать да на пьяненькие наши рожи глядеть». Беседа их после того не пошла. «Может, позвать Шуру?» — беспокоился Афанасий. «Пойдем посмотрим, не плохо ли ей», — согласился Иван. Пошли на кухню. Нет там Шуры. Спросили у соседки — и к ей не заходила. Афоня кинулся на улицу. Нет и там. Да и прохладно было — не усидишь на улице. Тогда он полез на чердак. Чуяло сердце-то. И только голову просунул — ка-ак закричит!.. Там, на чердаке, висела она, родная, в петле…
— Да что ж она, дура! — вскрикнула Валя.
— Так она надумала, матушка. Удавилась. Не вынесла счастья: погибший муж вернулся и второй есть. Выбрать не хватило сил. Торопилась покончить, покуда хмель не прошел… Теперь оба мужа горюют, и каждый себя виноватит… Хорошая была женщина, красивая из себя. И уж шибко совестливая, царство ей небесное…
Валя сквозь слезы прошептала:
— Глупая, глупая…
Ольга закусила губу, чтобы не всхлипнуть над этим чужим горем: близко к сердцу приняла она судьбу неизвестной ей женщины.
Ольга вышла с почты последней. Одна направилась сквериком домой. Из головы не выходила история, рассказанная тетей Пашей, и Ольга, задумчивая, не замечала под ногами облетевших с берез золотистых листьев, не видела ничего кругом. И когда ее кто-то окликнул по имени, вздрогнула и остановилась.
— Ой, это вы!.. Напугали как… — сказала она, увидев в осенних сумерках вставшего со скамейки Виктора Михайловича.
— Простите, Оля! — виновато произнес он. — И за то, что напугал вас, и за то, что вот так… дерзко поджидаю…
Она пришла в себя и выговорила ему:
— Вы уже два месяца такой. Появляетесь на почте… А писем нет и, наверно, не будет.
— Да, вы угадали: я не жду писем. И не от кого: ни родных у меня, ни близких.
— Зачем же тогда подходить к окошку «До востребования»?
— Вы обижены на меня?
— Люди замечают…
— Это ведь единственное место, где я могу видеть вас.
— Вы говорите так, как будто… Зачем?.. Не надо, прошу… Я люблю своего мужа.
— Я все знаю. Ваш муж погиб на фронте.
— Он пропал без вести.
— Это одно и то же.
— И все равно я люблю его.
Виктор помолчал и уже другим — погрустневшим — голосом произнес:
— У меня война тоже отняла многое…
— Значит, вам нетрудно понять мое настроение?
— Я понимаю… Может, разрешите проводить вас?
— Спасибо, Виктор Михайлович. Дойду я. Не сердитесь. Сашка, наверно, заждался.
— Как он поживает, танкист?
— В заботах. Школьник! Учится прилежно.
— Молодец. Привет ему передавайте.
— Он и так вспоминает вас. Что ж, до свидания.