Мертвая вода

Близилось завершение учебы. Надо было думать, куда попросить назначение. В родные края возвращаться не следовало. Ему предложили остаться в Москве, давали отличную работу. Он отказался, "Поеду в глубинку, там люди нужнее...". Оценили: "Правильно решает Егоров, по-партийному!"

На новом месте, под Орлом, Зыбин быстро стал человеком уважаемым и известным. И не только по должности. Был он скромен, семьи не имел, жил в маленькой, скупо обставленной квартирке. Для товарищей находилось, когда требовалось, теплое и верное слово. Многих охотно ссужал деньгами. Смущало людей только одно: никто и никогда не видел Зыбина смеющимся. Он и улыбался редко, скупо. Казалось, что точит его тайное горе или болезнь.

Ему хотелось жечь и уничтожать колхозы, взрывать и ломать машины, мучить и убивать людей. А он толково руководил строительством, добивался новых, лучших машин и получал их, заботился, чтобы и горожане, и колхозники жили привольнее, зажиточнее, веселее. И скрыто живший в Егорове человек ничего не мог поделать, петому что постоянно пребывал в страхе стоит ему только показаться хоть на миг, как все увидят и закричат: "Вот он, хватайте его!"

Страх этот приобрел вполне реальные очертания в начале 1940 года. Выступая однажды на собрании, он увидел невдалеке знакомое лицо. Знакомое не по нынешним, а по прошлым временам. Лицо это мелькнуло в толпе и скрылось. Потом снова появилось. Зыбин кое-как закончил доклад и в изнеможении опустился на стул в президиуме. Он сидел на виду у всех, а ему хотелось Забиться в темный угол, уйти От людей. Наконец пытка кончилась. Дома он тщательно запер дверь, нашел початую бутылку водки, налил полный стакан... Кто же был тот, знакомый? Где встречались? И вспомнил: следственная тюрьма, сосед по нарам, ожидавший суда за поджог. Как его звали? Рыбья какая-то фамилия... Окунев, Уклейкин, Осетров?.. Да, Снетков!.. Что же теперь делать? Бежать? Куда? Да и не успеет... Этот, наверное, уже сидит в райотделе НКВД... Выслуживается, замаливает старые грехи...

Выдвинул ящик стола. Положил на зеленое сукно старый наган, тот самый, егоровский. Воронение местами стерлось, тускло мерцала сталь. В барабане едва виднелись кончики пуль, утопленных в гильзы.

- Шесть им, седьмую - себе... А может, обойдется? Может, я ошибся - у страха глаза велики - бывает же такое. Нет, надо подождать и посмотреть, что будет. Это, - он погладил прохладный металл ствола, - всегда успеется. Раньше, позже - туда дорога есть, а обратно нету...

Он взял нетронутый стакан, вылил водку в ведро под рукомойником, сунул наган под подушку и лег. Страхи отступали, постепенно подобрался и сморил сон.

Старого знакомца он встретил нескоро, почти через год, на улице. Тот стоял у забегаловки-чайной, имевшей в народе насмешливое прозвище "Голубой Дунай". У Зыбина что-то напряглось и похолодело внутри, но он продолжал идти ровным упругим шагом и глядел прямо в глаза Снеткову. Нехороши были эти глаза. Зыбин прошел мимо и не выдержал, оглянулся. Снетковская улыбка была еще хуже глаз - наглая, жалкая и трусливо-жестокая. Зыбин сжал в кармане рукоять нагана - теперь он не расставался с оружием. "Вот сейчас всадит пулю в кривой, желтозубый рот - все..." Но не выстрелил - шагнул к Снеткову. Тот попятился, забормотал невнятно: "Вот и свиделись, Гришенька... а я все сомневался - ты ли это... в начальство вышел, поможешь старому другу, помнишь ведь, как бедовали вместе, баланду тюремную из одной миски..."

- Ошибся, приятель. Я никакой не Гришенька, а Егоров Алексей Иванович, запомни!

Зыбин говорил тихо, ровным, лишенным оттенков голосом. Но страшен был этот голос, и Снетков сразу сник, улыбка сползла с его лица, он растерянно заморгал и отступил еще на шаг.

- Я ни с кем еще тюремную баланду не хлебал - тоже запомни. И для тебя же лучше будет, если ты никогда больше не обознаешься, понял? А чтобы соблазна не было - катись отсюда подальше! Чем дальше, тем лучше...

- Так не на что... Я бы и рад, да обнищал до последнего края...

- На, и чтоб я тебя больше не видел!..

Зыбин выхватил из бокового кармана пачку денег. Снетков боязливо протянул руку, и деньги мгновенно исчезли.

- Я письмишко, если позволите, пришлю... Адресок свой...

- Не надейся! Пошел, ну?..

Снетков, оглядываясь, сутулясь, заковылял к вокзалу.

В начале июня 1941 года пришло письмо. От Снеткова. Он был недалеко, в соседнем районе. Писал вежливо, без упоминаний о прошлом. Сообщал, что нездоров и нуждается в помощи. Что было делать? Послать деньги - значило окончательно попасть в лапы Снеткова. Не ответить - придет другое, третье письмо, и рано или поздно тайное станет явным. Зыбин начал готовиться к отъезду. Следовало добыть надежные документы на другое имя. Егоров должен был исчезнуть, как десять лет назад исчез Зыбин.

Но он медлил. Медлил, хотя и понимал, что опасность растет с каждым днем. А после 22 июня, когда с фронтов стали поступать грозные сообщения, когда фашисты заняли Минск и двинулись к Смоленску, отпала (так считал Зыбин) необходимость бегства. Он стал вынашивать иные планы...

4

...Красное кирпичное двухэтажное здание в переулке близ Большой Пироговской улицы. Местонахождение клиники Егоров определил без труда по дороге - он был коренным москвичом, да и жил недалеко, в Денежном переулке [ныне - улица Веснина, позади высотного здания МИД СССР].

...Длинный коридор. Слева - двери в палаты, ванную, туалет. Справа окна, выходившие в сад. Окна без решеток, но стекле в них очень толстые, слегка выпуклые. Из окон видны оголенные кусты и деревья, жухлая, порыжевшая трава, посыпанные песком дорожки. Песок впитывает воду, а во впадинах между дорожками лужи, и из них торчат где коричневые, где еще зеленые стебли травы. Вдалеке видна кирпичная стена - высокая, метра в три или больше. Все это Егоров увидел, когда шел в сопровождении двух здоровенных санитаров в "наблюдаловку" - палату для наблюдения, куда его поместили. Ему было неловко идти в одном белье. Ни пижамы, ни халата не дали.

В наблюдаловку - предпоследнюю по коридору палату - Алексея ввели через большую двустворчатую дверь. Дверь (он узнал это позже) была распахнута всегда. Напротив нее в стене светилось широкое - в размах рук - но невысокое застекленное окно. Оно было здесь специально прорезано, чтобы дежурный врач или медицинская сестра могли видеть, что происходит в "наблюдаловке", находясь в своем кабинете. А у дверей постоянно сидели два санитара. Таким образом, за больными неотступно - днем и ночью - следили три или четыре пары глаз.