Березовый компот

Мальников звонил Юре на домашний, звонил на мобильный. Тот не отвечал. Иногда мобильник оказывался отключен. Это нагоняло на Мальникова тягостные раздумья: не случилось ли чего? Однажды звонок на домашний телефон увенчался относительным успехом — в трубке раздался женский голос. Сонный — несмотря на то, что Мальников звонил в два часа дня. Мальников засомневался, туда ли попал, но все же попросил пригласить к телефону Юру.

— Юру? — испуганно переспросила женщина, и раздались короткие гудки.

Мальников перезвонил, но трубку больше не брали.

 

По всем каналам — “Национальный лидер”. Перестал даже в сеть выходить: там то же самое.

 

Телефон зазвонил в 7:40. Незнакомый номер. Мальников почувствовал недоброе и трубку взял не сразу. Но звонивший был настойчив. Когда вызов прервался, он позвонил еще раз.

— Алло.

— Петр Валентинович, извините за ранний звонок. Но вам все равно скоро вставать.

Звонил Антон Григорьевич. К удивлению Мальникова, главреж вызвал его к себе в кабинет. Просил поторопиться.

— Хорошо, — ответил Мальников. — Сейчас побреюсь…

— Лучше без церемоний, небритым.

При виде главрежа предчувствия только усилились. Антон Григорьевич заметно волновался. Рыскал взглядом по кабинету, гонял бессмысленно руки по столу. Таким его Мальников еще не видел.

— У нас некоторые изменения, — вздохнул Антон Григорьевич. — Решено провести финал в декорациях, выдержанных в традиционном русском стиле.

— Под избу, что ли, оформите?

Главреж посмотрел на Мальникова удивленно.

— Нет, не под избу, — неуверенно ответил он. — В таком, знаете, державном стиле… Мы ведь в России живем, поэтому… Да. Но это вам не очень должно быть интересно.

“Не тяготится ли и он демократическим этикетом? — думал Мальников. — Сам же приглашал — без церемоний. А тут вдруг пошел кругами. Мог бы и врезать. В лоб. Без обиняков. Если есть за что”.

— Про декорации — это я так, к слову… Финал ведь будет проходить в режиме нон-стоп — участники постоянно в кадре. Такой, знаете, пристальный последний взгляд на каждого. Кто чего стоит… Впрочем, да, это тоже несколько в сторону.

На столе групповая фотография в массивной рамке. Мальников пригляделся. Так и есть: увядающая красивая тетка с ледяной улыбкой, Антон Григорьевич с улыбкой обворожительно счастливой — и старуха. Та самая. Только лет на сто моложе. Полная жизни. С высокой аккуратной прической, со вздернутой кокетливо бровкой. С массивными бусами на шее. Цветущая и радостная почти как стоящий возле Антон Григорьевич.

— Поскольку финал будет в режиме нон-стоп, — продолжал главреж. — Стол, с которого… за которым финалисты будут закусывать в перерывах, будет тоже в кадре. И вот этот стол решено накрыть исконно русскими блюдами. Традиционными. Не борщи и уха, конечно, а… закуски. Традиционные. Ну, что там… бывает обычно?

— Где?

— Ну, у нас, у русских. Блюда какие? Блины… что там еще… Сейчас сразу в голову не идет…

Плотная петлистая надпись, изящно перечеркнувшая низ фотографии, притягивала взгляд Мальникова. Но пялиться он не решался, а вскользь разглядеть не успевал.

Сошлись на блинах, всяческих пирожках-расстегаях, пуховой бабе, наливашниках и говяжьем языке. Печеные яблоки Антон Григорьевич, подумав, отменил.

— Может, сходите на продовольственный рынок? — задумчиво предложил главреж. — Посмотрите там. Глядишь — идеи появятся. Еще чего-нибудь… такого же исконного, но пооригинальней.

— На рынке?

— А что вас смущает? Я, когда свой фильм готовил, много куда ходил. За натурой. И с большой, знаете, пользой.

“Я профессионал, — мысленно ворчал Мальников, направляясь из кабинета главрежа на кухню. — Не надо рассказывать мне, как исполнять свои обязанности…”.

 

Неожиданное самодурство Антона Григорьевича, пославшего его на базар “за натурой”, обернулось столь же неожиданным отдыхом от рутины и нервотрепки. Мальников ходил не спеша вдоль рядов. Звонко ловил в ладонь подброшенное яблоко. Хватал за волосатый хвост свеклу. Осторожно, как мочку уха, мял тугие виноградины. Пока ничего не покупал, приценивался. Продавцы отвечали ему охотно, с ходу обещая уступить: признавали в нем покупателя основательного. Солидность Мальникова подтверждал и подчеркивал Брагин, неотступно следовавший за ним с парой объемных плетеных корзин.

— Что, Саша, остался в мясном отделе свежачок? Пойдем-ка глянем, — говорил дружелюбно Мальников, и они шли в мясной, дышать густой атмосферой парного мяса, слушать хряст разрубаемых костей.

Под хорошее настроение Мальников прихватил много чего выходившего за рамки оговоренного “русского” меню. Взял груш, домашнего сыра, кусок баранины для плова. Торгуясь с продавщицей насчет говяжьего языка — а на рынке он торговался всегда, рассматривая это как сопутствующее развлечение — Мальников упомянул, что покупает для финала “Национального лидера”. Краснощекая женщина лет пятидесяти, которая до этого бойко уверяла его, что такого сочного языка он на рынке не найдет, в ответ пожала плечами и положила язык обратно на прилавок. Сочла, видимо, за шутку.

Брагин, тащивший заполненные доверху корзины, устало засопел, и Мальников — так уж и быть — решил пропустить отдел солений и специй.

Уже на выходе из рынка, в самом углу, между банными вениками и подсолнечным жмыхом, заметил крошечного мужичка в засаленном ватнике и армейских кирзовых сапогах. Закинув ногу на ногу, мужичок сидел на фанерном коробе под знаком “Курить запрещено” и задумчиво курил. За спиной его, на высоком прилавке стояли пластиковые бутылки, наполненные мутной белесой жидкостью. Прислоненная к бутылкам картонка гласила: “Сок березовый высшего сорта, без ГМО”. Мальников азартно крякнул.

— Ваш сок? — поинтересовался он у мужика.

— Ну, — промычал тот, не глядя на Мальникова.

— Почем?

— Пятьдесят рублей.

— Пятьдесят?

— За литр.

— Свежий?

— Ну.

Возле грибного прилавка показался администратор рынка. Торговец березовым соком в две мощных затяжки докурил сигарету, бросил окурок себе под ноги и поднялся.

— Сок отличный, — сказал он и прицельно сплюнул на окурок. — Бери, не пожалеешь. — Теперь он был готов проявить к Мальникову должное внимание: перекур закончился. — Только утром набрали. Первый сорт.

— Где набирали, говорите?

— Да вон, — качнулся всем корпусом в направлении выхода. — В роще.

— В какой роще?

— Да в какой, — мужичок пожал плечами. — В роще. Возле нашего дома. Недалеко здесь.

— Как называется?

Мужичок уставился на него испуганно.

— Сок называется, как еще…

— Да нет. Роща, говорю, как называется?

— Как… Да никак. Роща и роща.

— Тут что, березовая роща есть?

Мужик устало сплюнул.

— Тебе сок нужен, нет?

— Да вот, думаю.

— Бери, че. Это ж не какое-нибудь там пойло буржуйское. Свое, природное! Экологический продукт.

— Свежий, говорите?

— Ну.

“Будет вам исконное, — думал Мальников, расплачиваясь с мужичком. — Исконное, да пооригинальней. Березовый будет вам компот”.

 

На время финала в студии соорудили интерьер, в котором с неожиданной гармонией переплелись дворец и актовый зал: золоченые витые узоры огибали широкие волнистые плоскости, выкрашенные в государственный триколор, барельефы, изображающие людей труда, разделяли медальоны с профилями царей и полководцев.

В ночь перед финалом только что установленные декорации зачем-то стали менять.

До самого утра со стороны студии неслись торопливые нервные звуки. Бурлила работа. Стучали, скрипели, хлопали дверьми, швыряли с размаху — то звонкий металл, то басовитый пластик. Визжали-захлебывались шуруповерты. Десятки людей бежали, шли, перекрикивались, матюкались, выясняли, где туалет. В общем, как только не терзали хрупкое ночное пространство. Погруженному в мучительное полузабытье Мальникову начинали грезиться лихие революционные матросы, занятые лихим революционным делом. Он задремывал — и тут же оказывался втянут в какой-то дурной неуютный сюжет. Там, откуда накатывает шум, матросня скрупулезно экспроприирует его квартиру: вычищают все до последней безделицы, до последнего стула. Летает пыль, матросы пронзительно чихают, превращая каждый чих в неприличное слово. Между ними идет игра: кто сделает это громче и отчетливей. Время от времени кто-нибудь из них принимается рассказывать анекдот, в конце которого звучат раскаты молодецкого хохота. Возле стены — тетка с надменной улыбкой. Стоит, вытянувшись в струнку, будто на посту у боевого знамени. В середине комнаты старуха в кресле-качалке, щурится в пол.