Страница 4 из 4
Когда Марс сказал, что наконец-то нашел хорошего врача, который согласился заняться ее увечной ногой, Рита ответила:
— Не сейчас — после родов.
— Как скажешь.
Вот и все: “Как скажешь”.
С наступлением осени Рита отправилась в школу. Она не скрывала беременности и не требовала поблажек, а от физкультуры ее давным-давно освободили “по ноге”.
Марс был занят, часто ужинал где придется, но каждую ночь засыпал рядом с Ритой.
Малина потихоньку приходила в себя, иногда даже обедала в ресторане, а однажды сходила сама в парикмахерскую. По вечерам Марс помогал ей раздеться и ложился с краю: Малина плохо засыпала, если рядом не было мужчины. Они болтали о том о сем, то есть болтала Малина, а Марс слушал, потом она начинала похрапывать.
Малина вернулась в состояние невинности и не беспокоила Риту.
А вот сестра — сестру Рита готова была убить.
Рина лежала целыми днями на боку, подтянув колени к груди, и дрожала. В ее комнате пахло зверем, как в зоопарке или в конюшне. Но стоило появиться Марсу, как она преображалась, превращаясь в девушку с нежной шеей и красивыми ляжками. Она выбиралась из-под одеяла, прижималась к Марсу и начинала трогать его и гладить — его лоб, плечи, грудь... А когда он уходил, она снова превращалась в зверушку, слепую, немую и вонючую, которая только мычит и дрожит, мычит и дрожит...
— Ей надо умереть, — сказала Рита. — Никакого смысла в ее жизни нет. Лежать и дрожать — это не смысл, а больше она ничего не умеет. Даже имени своего выговорить не может. Мы без нее проживем, а она без нас — нет. Малина скоро умрет, у меня свои дела... — Она положила руку на живот и по-бабьи вздохнула. — Ты — ты как пришел, так и уйдешь...
Марс молча смотрел на нее.
Рита чувствовала, что от сгустившегося в воздухе электричества у нее сейчас волосы встанут дыбом. Встанут дыбом, затрещат и вспыхнут, разбрызгивая вокруг искры.
— Так лучше, — сказала она, не опуская глаз.
Марс протянул ей подушку.
Она взяла подушку и замерла.
— Сама, — сказал Марс. — В первый раз — сама. Чтобы потом не пришлось прощения просить.
Рита уставилась на него.
Марс кивнул.
— А ты... — Рита сглотнула. — Ты в первый раз — кого? Отца? Брата?
— Сама, — повторил он.
Они спустились к Рине.
Рита оперлась коленом о край кровати и склонилась над сестрой, но та вдруг вся содрогнулась и стала хватать Риту руками, хватать, трогать — лоб, грудь, живот, и Рита взвыла, ударила ее подушкой и выбежала из комнаты, а Марс сел рядом с Риной и взял ее за руку.
Через час он нашел Риту на берегу озера, неподалеку от Кошкина моста. Она прикуривала сигарету, делала затяжку и выбрасывала окурок в воду. Когда Марс опустился рядом на траву, Рита вытащила из пачки последнюю сигарету.
— Зачем тебе это? — спросила она, не глядя на него. — Мы тебе — зачем?
Марс щелкнул зажигалкой. Рита прикурила.
— Зачем? — повторила она.
— Не кури много, — сказал он, поднимаясь и протягивая ей руку. — Это мы без нее не можем. Она и без нас умрет, а нам без нее не прожить.
Рита выбросила сигарету и взяла его за руку.
Через месяц, в начале октября, в чудовском храме Воскресенья Господня в присутствии немногочисленных гостей Марс и Рина сочетались браком.
Рина была в белом и золотом, а Рита — в золотом и зеленом.
Когда священник спросил Рину, берет ли она в мужья раба Божия Марата, Рита ответила за безъязыкую сестру: “Да”.
В конце марта Рита родила сына — его назвали Ильей, Ильей Маратовичем. А Рина в начале июня родила девочку — ее назвали Ольгой, Ольгой Маратовной.
Марс по-прежнему много работал, Рита и Рина занимались детьми.
Никто не знал, как все эти марсианки делят своего Марса, а гадать о том, что из всего этого выйдет, никто и не брался. К Марсу с такими разговорами люди подходить боялись, к Рите — побаивались: того и гляди пырнет шилом. А с Малиной говорить про это было бесполезно.
Когда однажды старуха Баба Жа сказала, что такая жизнь долго продолжаться не может, потому что это не жизнь, а мечта, Малина ответила с сонной улыбкой: “Нет мечты — нет и правды”. От нее и отстали.
Днем Малина прогуливалась по городу, нарочно то и дело проходя мимо аптечной витрины, мимо карлика, заключенного в бутыль со спиртом. Глаза его вспыхивали, когда мимо проплывала Малина. Она игриво подмигивала карлику и удалялась, поигрывая задницей, которая размерами и красотой не уступала корме шестидесятипушеченого фрегата, мощно режущего океанские воды и несущего на высоких мачтах умопомрачительные белоснежные паруса, наполненные ветром и не уступающие размером и красотой грудям Малины.
А ночью, когда город засыпал, она выходила на балкон, сбрасывала шелковый халат и, заведя руки за спину, начинала расстегивать лифчик, и карлик в аптечной витрине широко открывал глаза и замирал, глядя на огромную белую женщину в вышине, среди звезд, и ему вдруг вспоминалась молодость — кавалерийские лавы, турецкие ятаганы, окровавленные знамена, разверстые черные рты раненых, трубы и барабаны, слава, слава, слава, смерть и слава, и слезы наворачивались на глаза карлика, вот уже двести лет пытающегося смириться с божественным несовершенством человеческой жизни, и горечью наполнялось его бедное сердце, когда Малина наконец со стоном освобождалась от лифчика и — нет, не раскаленные ядра вылетали из чудовищной пушки — всплывали над Чудовом два туманных и нежных светила, две полные луны, две родные сестры — покой и печаль...