Страница 79 из 96
Лорер не знал подводных течений, завихрившихся вокруг погребения поэта.
По закону человек, погибший на дуэли, приравнивался к самоубийце. Поэтому священнослужители отказались хоронить Михаила Юрьевича по христианскому обряду без разрешения властей.
С просьбой об отпевании обратились к настоятелю местной Скорбященской (во имя иконы Божией Матери Всех Скорбящих Радости) церкви отцу Павлу Александровскому. Тот, казалось, был не против. Однако вмешался второй священник церкви Василий Эрастов. В конце концов, Лермонтову было отказано в отпевании в церкви — Эрастов тайком утащил ключи от храма и скрылся. Позднее он обратился в высшие церковные инстанции с тем, чтобы привлечь Александровского к суду за отпевание Лермонтова на дому. Тяжба длилась 13 лет!
Глава военной и гражданской администрации Пятигорска полковник Василий Иванович Ильяшенков (годы жизни неизвестны) с великим трудом и с помощью А. С. Траскина согласился похоронить поэта под свою ответственность и признал его смерть не самоубийством. Начальство в целом пришло к выводу, что Лермонтов может быть погребен «так точно, как в подобном случае камер-юнкер Александр Сергеев Пушкин отпет был в церкви конюшень Императорского двора в присутствии всего города». Отец Павел под конец принял решение вместо «погребения по чиноположению церковному» ограничиться «препровождением тела до склепа с пропетием песни «Святый Боже»».
Однако и решения пятигорских властей, и ограничения Александровского не воздействовали на духовные власти. Следственная комиссия Кавказской духовной консистории посчитала отца Павла Александровского виновным в том, что он провожал гроб с телом Лермонтова, «яко добровольного самоубийцу, в церковном облачении с подобающею честию» и наложила на него штраф «в пользу бедных духовного звания в размере 25 руб. ассигнациями». В декабре 1843 г. деньги были взысканы с виновного.
В день погребения Н. С. Мартынов обратился к В. И. Ильяшенкову с прошением: «Для облегчения моей преступной скорбящей души, позвольте мне проститься с телом моего лучшего друга и товарища». Комендант пришел в ужас, но испросил ответа у начальства. A.C. Траскин дал категорический отказ, он опасался, что Мартынова изобьют прямо у гроба, так обозленно были настроены против него в городе.
Вот некоторые свидетельства очевидцев, характеризующие тогдашнее положение Мартынова. «Теперь 6-й день после печального события, но ропот не умолкает, явно требуют предать виновного всей строгости закона, как подлого убийцу». «Плац-майору Унтилову приходилось еще накануне несколько раз выходить из квартиры Лермонтова к собравшимся на двсре и на улице, успокаивать и говорить, что это не убийство, а честный поединок. Были горячие головы, которые выражали желание мстить за убийство и вызвать Мартынова».
На следующий вечер после похорон, 18 июля, состоялся отложенный по причине грозы 15 июля бал князя Голицына в «казенном саду». Большинство дамочек, в их числе и Верзилины, тяжко «страдавших» и проливших немало слез по великому поэту, отменно повеселились и натанцевались до упаду. При этом всем им было «как-то не по себе»[247].
Вернувшись в Пятигорск, Глебов немедленно отправился к коменданту Ильяшенкову и доложил о случившемся. Бедняга комендант впал в истерику, бегал по комнате и со слезами в голосе кричал:
— Мальчишки, мальчишки, что вы со мною сделали!!!
Глебова и Мартынова тотчас арестовали. Глебов, как военный, был помещен на гауптвахту, Мартынова посадили в гражданскую тюрьму. Следующим утром арестовали и Васильчикова.
Генерал Граббе назначил следственную комиссию. В нее вошли: плац-майор подполковник Филипп Федорович Унтилов (1790–1857) (председатель, человек уважаемый, Георгиевский кавалер); М. П. Черепанов (заседатель Пятигорского земского суда); Марушевский (квартальный надзиратель); М. М. Ольшанский 2-й (и. о. пятигорского стряпчего) — они представляли судебные и гражданские власти. Негласно работой комиссии руководил начальник штаба Траскин, подключался к работе и глава кавказских жандармов А. Н. Кушинников. По мнению исследователей, именно Траскин способствовал согласованию показаний между подследственными в выгодную для них сторону. Известна записка секундантов Мартынову: «Сегодня Траскин еще раз говорил, чтобы мы писали, что до нас относится четырех, двух секундантов и двух дуэлистов», то есть он намеком запрещал вмешивать в это дело кого-либо другого. Кушинников же в следствие не вмешивался, но лишь докладывал обо всем Бенкендорфу. Показания подследственных не проверялись, им верили на слово.
Всего дело состоит из 27 документов.
Следствие было закончено 30 июля, но только 11 августа Ильяшенков дал делу дальнейший ход. В сентябре участь Мартынова и Васильчикова решал Пятигорский окружной суд. Процесс вел судья Папарин. И здесь произошел неожиданный казус — суд вздумал по-настоящему расследовать случившуюся трагедию, подозревая, что дуэли не было — было убийство!.. Вовремя пришло распоряжение Николая I освободить всех троих участников дуэли из-под ареста и предать военному суду «…с тем, чтобы судное дело было окончено немедленно и представлено на конфирмацию установленным порядком».
Императору Николаю I о гибели Лермонтова доложили в начале августа. Реакцию царя описали несколько свидетелей, но лучшим можно считать обобщающий пересказ Петра Ивановича Бартенева (1829–1912), опубликованный в 1911 г. в журнале «Русский архив»: «Государь по окончании литургии, войдя во внутренние покои кушать чай со своими, громко сказал: «Получено известие, что Лермонтов убит на поединке, — собаке — собачья смерть!» Сидевшая за чаем великая княгиня Мария Павловна (Веймарская, «жемчужина семьи»)… вспыхнула и отнеслась к этим словам с горьким укором. Государь внял сестре своей (на десять лет его старше) и, вошедши назад в комнату перед церковью, где еще оставались бывшие у богослужения лица, сказал: «Господа, получено известие, что тот, кто мог заменить нам Пушкина, убит». Слышано от княгини М. В. Воронцовой[248], бывшей тогда еще замужем за родственником Лермонтова А. Г. Столыпиным[249]»[250].
Военный суд начался 27 сентября под председательством подполковника Монаенки. Он сразу согласился со всеми материалами следствия, и 30 сентября был вынесен приговор: всех троих приговорили к лишению чинов и прав состояния. Затем подсудимых освободили, а дело отправили на конфирмацию.
По мере продвижения в высшие инстанции приговор становился все мягче и мягче. Уже знакомый нам генерал-аудитор А. И. Ноинский составил честный объективный доклад по делу. Ознакомившись с ним, Николай I 3 января 1842 г. вынес окончательный приговор: «Майора Мартынова посадить в Киевскую крепость на гауптвахту на три месяца и предать церковному покаянию. Титулярного же советника князя Васильчикова и корнета Глебова простить, первого во внимание к заслугам отца, а второго по уважению полученной тяжелой раны».
Еще до вынесения приговора, в ноябре 1841 г., подсудимые по личному разрешению императора уехали из Пятигорска: Глебов и Васильчиков — в Петербург, Мартынов — в Одессу.
Нельзя не сказать, что стало с бабушкой погибшего поэта — Елизаветой Алексеевной Арсеньевой. Точнее, ярче и справедливее всех о ней после гибели внука написал Кикин, за что уже который год перетирают его косточки благоговеющие перед гениальным поэтом лермонтоведы. Несправедливый в частностях — просто неосведомленный, — Алексей Андреевич несколькими строками вскрыл сокровенную часть души Лермонтова — вопиющие самолюбие и эгоизм его, полнейшее безразличие к чувствам и судьбам самых близких ему людей. Вот текст этого письма, и судите о сказанном в нем сами, по собственной совести.
«2 августа 1841 г. Село Воробьево.
31-го было рождение матери Мартыновой. Нашел ее в большом горе. Сын ее Николай застрелил мерзавца Лермонтова на дуэли. Как мне жаль бедной бабки его. Всю жизнь ему посвятила и испила от него всю чашу горестей до дна. Жалко и Мартынова. Николай давно в отставке и жил там по-пустому. Теперь сидит в остроге. Лермонтов в последнем письме к Мартынову писал сюда, что он кидал вверх гривенник, загадывал, куда ему ехать. Он упал решетом. Сие означало в Пятигорск, и от того там погиб. Пишет: «Хочу ехать к истинному моему другу, который более двадцати наших русских зарезал и теперь смирный!» Довольно этого, чтобы знать, каков был. Он был трус. Хотел и тут отделаться, как с Барантом прежде, сказал, что у него руки не поднимаются, выстрелил вверх, и тогда они с Барантом поцеловались и напились шампанским. Сделал то же и с Мартыновым, но этот, несмотря на то, убил его».
Кто какие бы оправдания ни находил, но в действительности по отношению к бабушке, души в нем не чаявшей, Михаил Юрьевич всю жизнь поступал бессовестно, с полнейшим пренебрежением к старушке: дескать, ничего, как-нибудь перетерпит, а он будет жить без оглядки, как душеньке заблагорассудится. Дуэль, а следовательно, и гибель поэта стали в конечном итоге предательством самого преданного, самого близкого ему человека. Прав Кикин, как бы нынче ни обличали и ни клеймили его.
Некоторое время близкие опасались говорить Елизавете Алексеевне о случившемся, пока она сама обо всем не догадалась. Потому, как писала ее сестра Наталья Алексеевна Столыпина (1786–1851), «никто не ожидал, чтобы она с такой покорностью сие известие приняла, теперь все Богу молится и собирается ехать в свою деревню, на днях из Петербурга выезжает…».
247
Мартынов П. К. Дела и люди века. В 2-х томах. Т.2. СПб., 1893.
248
Мария Васильевна Воронцова (ур. Трубецкая) (1819–1895) — светлейшая княгиня, фрейлина Александры Федоровны; вторым браком супруга и наследница С. М. Воронцова, сына великого устроителя Новороссии и Крыма.
249
Алексей Григорьевич Столыпин (1805–1847) — первый муж М. В. Воронцовой, полковник лейб-гвардии гусарского полка.
250
Герштейн Э. Т. Судьба Лермонтова. М.: Худож. лит., 1986.