Страница 8 из 115
Снимал, как, поднеся себя к мокрому песку, вдруг, пушечно выстрелив, расшибается прозрачный вал, и взрывом летят вверх и в стороны дикие кусты и деревья, мгновенные сады кипящей пены.
Снимал…
— Вась? Что там? Видишь?
Прозрачную толщу вдруг пронизали стрелы темного серебра, взблескивая солнечной кровью на длинных изгибах. Десятки узких стрел. …А если волны такие огромные, то… какого же размера?…
— Рыбы, — крикнул за спиной Васька, — приходят, редко. Сымай, потом расскажу!
Витька щелкал, совсем не думая о том, что получится. Глазом пристыл к окошку и нажимал на спуск, секунду после свирепо жалея, что, пока пишется снимок, он эту секунду пропускает, не видя изгибистых тел, стремительных и, как сама волна, так же неумолимых в движении своем.
И вдруг, среди узких рыб — откинутое лицо, струи темных волос по плечам и спине, вытянутые в видоискатель ладони.
Отлип от глазка, зашарил взглядом по волнам:
— Там Наташа? Смотри! Сестра твоя — там!
На мгновение, пока волна становилась вертикально, показалась в толще стоящая женская фигура, прогнутая, со сведенными над головой руками. И быстро, попадая в ритм волны, качнулась, по-змеиному поведя головой, поменяла положение тела, мгновенно став похожей на рыб вокруг себя, и вал понес ее в толще, как в солнечном янтаре, прямо на него.
В грохоте воды растворились беспомощные мысли о том, что — рыбы, куда они, когда волна расшибается? И Наташа — куда?
Додумать не успел, огромная волна ухнула о песок, взорвалась и в бешеной круговерти Наташа упала почти ему под ноги, в шипящей пене поднялась было на локтях, но руки задрожали и она ткнулась лицом в живой, крученый уходящим морем песок.
Больно стукнув по боку, проскочил под локтем Вася, ухватил сестру за скользкие локти, пыхтя и пятясь, потащил от воды. Пальцы скользили по мокрой коже. Обернул снизу покрасневшее лицо, крича:
— Помоги, щас волна!
Сверху, уже нависая добродушно-безжалостным китом, грохотало.
Витька подхватил русалку подмышки. Ее голые ноги ползли по песку, оставляя глубокие борозды, но он тащил и тащил, и, наконец, сел с размаху на сухое, и Наташа — лицом в его колени, со спиной, облепленной до самых ягодиц мокрыми волосами.
Рухнула следующая волна, и от следов на песке ничего не осталось.
Витька сидел, держа ее руками за мокрые плечи. Васька, в двух шагах от пены, тоже свалился, утирая лицо. Опережая вопрос, прокричал в грохоте:
— Сюда бабы наши ходят и девки, счастья себе наныривают, с рыбами. Только — летом, а эта — вот…
Наташа зашевелилась и перевернулась на спину, ерзнув головой по коленям. Глаза раскрылись в небо, и из них стало уходить стекло. Запрокинула лицо, медленно, так, что натянулись жилы тонкого горла; улыбнулась Витьке и снова прикрыла глаза, кинув по песку руки ладонями вверх.
— Сейчас, мальчики, сейчас…
Солнце уехало краем за горизонт, туда, за прозрачные стены воды. Воздух темнел и проснулся резкий ветер.
— Васечка, — сказала, не открывая глаз, — сбегай за камни, одежу принеси, холодно.
С темнотой звук прибоя стал мягче, и, через несколько минут остался лишь тихий рокот — шепотом после бешеного грохота заката. Волны становились ниже, спокойнее. Еще поднимаются, серея в сумеречном свете, но стали обычными, какие всегда бывают после шторма.
Наташа села, опираясь на руки. Посмотрела в сторону камней, куда отправила брата.
— Витя, подай куртку, — попросила быстрым шепотом.
Кивнув, накинула принесённую куртку на мокрые плечи и полезла во внутренний карман. Блеснуло в последних лучах фигурное стекло. Зубами, привычно дернув головой, выдернула пробку, сделала несколько больших глотков, и, закашлявшись, сунула бутылку Витьке:
— Спрячь к себе, а то Васька… Эх, не успели!
Появившийся из сумерек Вася швырнул на песок охапку одежды.
— Дура, — закричал, выхватывая у Витьки бутылку, бросил на песок. Придавливая ногой, бешено топтал, а та уворачивалась, мокро отблескивая, отпрыгивала, как живая.
— Дура дурацкая! Зачем? Ну, полезла к рыбам, а водку зачем?
Схватил грязную бутылку, огляделся, подыскивая, верно, камень, чтоб ахнуть в осколки, не нашел и, размахнувшись, закинул в тускнеющие волны. Мелькнуло стекло и вода проглотила его.
…Сел, уткнул лицо в колени, отгородился от всего, закаменел спиной.
— Не шурши, братишка, — сказала Наташа новым голосом и вдруг встала перед Витькой, блестя обнаженным животом над темным треугольником лобка, подняла руки и прихватив горстями волосы, повела вверх, пропуская пальцы сквозь подсыхающие на зябком ветерке пряди.
— Ну, мастер? Хороша ли фигура? — голос вплетался в сонное мурлыканье успокоенных волн, по светлой коже лился свет. Луна вставала из-за черных скал, вываливалась налитым выменем, казалось — протяни палец, ткни и прорвется темная пульсирующая пленка, хлынет на землю и воду багровое лунное молоко.
Подчиняясь лунному свету, Наташа будто плыла, откидывая голову, изгибала руки, подавала в сторону плечи и тогда округлое бедро окуналось в свет. Подошла вплотную…
— Хочешь? — промурлыкала, — сегодня приду? И — завтра. Хочешь?
Он бросил взгляд на каменную спину Василия. Глянул на круглые плечи и тут же отвел глаза, вспомнив, как во сне о жаре маячил за спиной Вася и нельзя было с Наташей, не по-людски это…
— Уже оделась бы, а? Зима ведь. Кашель и все такое… А еще идти по темноте.
— Фонарик у меня, — мрачно сказал Василий и добавил раздраженно, — ты там оделася? Я сижу, песок холодный!
— Уже, уже, братишка! Кто с рыбами нырял, тому простуда не страшна.
Она быстро натянула одежду, взглядывая на Виктора и улыбаясь. Подошла в брату и навалилась на спину, целуя стриженую макушку:
— Нянько, не злись. Ничего не будет, обещаю.
— Ты и за рыб обещала, — проворчал Вася, а сестра все стояла над ним, покачивала телом согнутую спину. И он смягчился.
— Правда, обещаешь? Честно-честно? Наташк…
— Честно-честно, — ответила. И прибавила еще, — честно-честно.
Витька услышал в вопросе мальчика отчаянную надежду, смешанную с недоверием, и почувствовал, как дрогнуло сердце.
Наташа отобрала у брата фонарь, махнула толстым лучом влево, к повороту мыса:
— По берегу пойдем, по песку, как по дороге. Часа за три доберемся, если не отдыхая. А время детское, солнышко зимой рано садится… — И засмеялась, вспоминая, — летом с подружками раза три ночевали прямо на склоне, по траве покотом. И тетки с нами. Весело. Как в детстве, в лагере.
— И часто так? С рыбами?
— Не. Они редко приходят и еще положено, чтоб полная луна. И еще, ну еще кое-что, о чем мужчинам знать не надо.
— А я? — из темноты подал голос Вася.
— Ты пока не мужчина. И мой брат. Вот подрастешь, турну тебя, на километр не подойдешь к носу.
— Вот еще… А он?
— Этот? — Наташа просунула локоть к боку Витьки и прижалась покрепче, — этот не просто мужик, — мастер. Ему можно.
С полчаса шли молча, только Наташа мурлыкала и иногда гладила Витькину руку горячими пальцами, прижимала её к свитеру на груди. Впереди яркой звездочкой колол темноту маяк.
И вдруг остановилась. Сверкнули неожиданно, видимо, показавшись из-за скал, огни. Обрисовали силуэт катерка, поводившего носом над черной водой.
— Ага, — сказала со смешком, — вот и такси для нас.
Из темноты, похрустывая песком под тяжелыми шагами, вступила в круг белого света фонаря приземистая фигура.
— Погуляла, дружочек? — темные глаза сощурились на свет, мужчина прикрыл рукой лицо. Наташа поспешно отвела фонарь, утыкая луч в землю.
— Погуляла, Яшенька. А ты ждешь — не нас ли?
— Вас и жду. Подбросим до маяка. Что по темноте ноги бить, вон лодка, сейчас на катер, и в полчаса добежим.
Витька напрягся, но Наташа, успокаивая, незаметно погладила его руку.
— Славно. Спасибочки, заботливый мой, — и скомандовала, — ну-ка, мальчики, лезьте в лодку, удачный у нас день сегодня.
Голос ее и слова, уверенные и кокетливые, вступали в непонятное Витьке противоречие с торопливыми жестами и вдруг ставшей вялой рукой.