Страница 6 из 9
* * * Неужели навеки врозь? Сердце знает, что да, навеки. Видит все. До конца. Насквозь… Но не каждый ведь скажет – «Брось, Не надейся» – слепцу, калеке… Париж, 1936 * * * Как закричать, чтоб донеслось в тюрьму За этот вал и через стены эти, Что изменили здесь не все ему, Что не совсем покинут он на свете? Я видел сон, что я к тебе проник, Сел на постель и охватил за плечи. (Ведь он давно, наверное, отвык От нежности и тихой братской речи.) Но дружба есть, на самом деле есть, И нежность есть, стыдливая, мужская… Не долг, а честь, особенная честь, Сказать об этом, глаз не опуская. Брюссель, 1935 * * *
К.Елита-Вильчковскому
Я выхожу из дома не спеша. Мне некуда и не с чем торопиться. Когда-то у меня была душа, Но мы успели с ней наговориться. Так, возвратясь с работы, старый муж Сидит в углу над коркою ржаною, Давно небрит, измучен, неуклюж, И никогда не говорит с женою. Да и она: измучена, стара… А ведь была как будто бы пора… Теперь совсем иная наступила. И ни к чему была здесь игра… И чтоб игра, нужна к тому же сила. …Бродить в полях, но только одному. Не знать часов. Без цели, без дороги. Пока в сентябрьском палевом дыму Не сгинет лес. Покамест носят ноги Пока внизу не заблестят огни, Не запоет сирена на заводе… Но разве в этом мире мы одни, За городом в такие точно дни, Искали что-то, только что? в природе. Загреб, 1938 * * * Всегда платить за всё. За всё платить сполна. И в этот раз я заплачу, конечно, За то, что шелестит для нас сейчас волна, И берег далёко, и Путь сияет Млечный. Душа в который раз как будто на весах: Удастся или нет сравнять ей чашу с чашей? Опомнись и пойми! Ведь о таких часах Мечтали в детстве мы и в молодости нашей. Чтоб так плечом к плечу, о борт облокотясь, Неведомо зачем плыть в море ночью южной, И чтоб на корабле все спали, кроме нас, И мы могли молчать, и было лгать не нужно… Облокотясь о борт, всю ночь, плечом к плечу, Под блеск огромных звёзд и слабый шелест моря… А долг я заплачу.. Я ведь всегда плачу. Не споря ни о чём… Любой ценой… Не споря. Рагуза, 1938 * * * Дошел и до него уже, увы, черед… Совсем не тот задор, не очень крепко спится. Он больше не дитя. Ему тридцатый год. Давно уже пора настала протрезвиться. Из-за него лилось уже немало слез. На памяти о них не зажили ожоги. В процессии ему не раз уж довелось Понуро провожать кладбищенские дроги. Он часто видит сны и, замирая весь, В передрассветном сне, в особенности тонком, Встречает снова тех, кто был когда-то здесь, Тех, кто его любил, когда он был ребенком. Во сне и наяву, с собой наедине, Он долгий счет ведет ошибкам и потерям. Да, я был виноват… Да, по моей вине… Как мало любим мы! Как скупо нежность мерим. БЕССАРАБИЯ1. Две барышни в высоком шарабане, Верхом за ними двое панычей. Всё как в наивно-бытовом романе, Минувший век до самых мелочей. И не найти удачней декораций: Дворянский дом на склоне у реки, Студент с начала самого «вакаций», Фруктовый сад, покосы, мужики. Но в чём-то всё же скрытая подделка И вечный страх, что двинется сейчас По циферблату роковая стрелка… Уж двадцать лет она щадила нас. 2 Вечером выйдем гулять по меже. Сторож внезапно возникнет из мрака. Спросит огня. Мы закурим. Уже Осень вблизи дожидается знака. Ночью иначе звучат голоса, Глухо и даже немного тревожно. Каждая пауза четверть часа… Можно о многом сказать односложно. Речь про дожди, урожай, молотьбу (Сдержанно, чинно, ответы-вопросы), Речь про крестьянскую боль и судьбу… Лиц не видать. Огонёк папиросы. Красный, тревожный, ночной огонёк. Запах полыни и мокрой овчины. Терпкая грусть — очень русский порок. Грусть без какой-либо ясной причины. 3 Лес вдали стоит уже немой. Легкий сумрак. Очень низко тучи. Я не знаю, что опять со мной. Быть беде… И скоро. Неминучей. От костра идет широкий дым. Пастушонок охватил колени. Он молчит. Мы часто с ним сидим. Тихий вечер в поле предосенний. Мягкий профиль русского лица. Пастушка зовут, как в сказке, – Ваней, Так сидеть бы с Ваней без конца. Не забыть мне наших с ним молчаний. Дома будут речи про войну, Уберечь уже не может чудо… На рассвете все же я засну. Буду спать тревожно, чутко, худо.