Все по местам!

— Слободкин! Куда же ты? — вслед ему крикнул Каганов.

— Водицы надо глотнуть. Соленого наелся. Сколько раз зарекался не есть соленого по утрам.

— Пойдем вместе. Мне перед обедом тоже всегда пить хочется. Ты карточки случайно не посеял?

— Нет. А что?.. — насторожился Слободкин.

— Ничего. Так просто. Я один раз посеял. Знаю, что это за штука.

У Слободкина отлегло от сердца. Не хватало, чтоб еще кто-нибудь узнал о его проделке с карточками.

Каганов и Слободкин долго пили холодную воду из бачка, на котором слово кипяченая было кем-то жирно перечеркнуто.

— Напился? — спросил Каганов.

— Вроде бы.

— Я тоже. Незаменимая вещь, когда до обеда еще целых полтора часа…

— По моим даже больше. Поэтому всякие разговоры об обеде прекращаются аж до самого звонка. Договорились?

— Мудро! Разошлись!

— Все по местам!

Вода ненадолго разъединила стенки желудка Слободкина. Скоро новая волна тошноты подкатила к горлу.

И опять Сергей мог бы, не задумываясь, сказать, в какую сторону поплыл у него станок перед глазами.

Слободкин старался смотреть только в ту точку, где резец прижимался к детали, отделяя от нее тонкую фиолетовую стружку. Так было легче. Резец двигался в заданном направлении. Слободкин вращал ручку каретки инстинктивно, но точно, словно в глубине его сознания был спрятан автопилот, безошибочно ведущий на цель. Это ощущение придавало силы. Он мог бы долго еще вот так стоять у станка, сам почти превратившийся в металл, которому уставать не положено. Впрочем, железяка, конечно, со временем устает, и еще как. Это Слободкин усвоил со школьной скамьи. Только молчит она о своей усталости. Железо моста, например. Стоит мост на высоких быках, высокий, гордый. Со стороны кто подумает, что сил в нем почти никаких уже не осталось? И занять не у кого — другие мосты далеко. Слободкин подумал о Кузе. Где он сейчас? Что с ним? Куда занесла его судьба?

Аэродром, с которого поднимался заводской У-2, находился на территории завода. Двухместный самолет был специально оборудован для переброски готовой продукции. Основные грузы отправлялись железной дорогой, ветка которой тоже была подведена вплотную к заводским корпусам, а небольшие партии приборов — по воздуху. Под крыльями самолета были укреплены специальные кассеты с квадратными гнездами, точно соответствовавшими конфигурации и размерам упакованных приборов.

На этот раз самолет должен был подняться в воздух с грузом не совсем обычным, но не менее ценным и срочным. Так по крайней мере думалось Слободкину, который пришел на взлетную площадку на целых два часа раньше назначенного времени и сейчас крутился возле летчика и моториста, готовивших удочку к рейду на фронт.

Слободкин не торопил, ни летчика, ни моториста, но так часто и так нервно поглядывал на часы, что в конце концов вывел из терпения и того и другого.

— Шел бы ты, парень, в свой барак и досматривал последние сны, — сказал моторист.

— Верно, десант, — проворчал летчик, — я на твоем месте дрых бы еще да дрых. Двое суток глаз теперь не сомкнем, учти.

— Учел уже, — отшутился Слободкин и никуда, конечно, не ушел.

— Ну, тогда держи и тащи! — моторист бросил Сергею охапку тяжелого, мокрого брезента, от которого на ветру сразу закоченели руки. Слободкин нес неудобную, вырывавшуюся ношу через все поле в сарай и вспомнил ту историю у холодильных камер. Только тогда он был неуклюжим, жалким, совершенно беспомощным в собственных глазах. Сегодня чувствовал прилив необыкновенных сил. Он не увидит, конечно, среди подшефных никого из своих друзей по десанту. Ни одного из них. Но снова побудет с такими, каким сам мечтал пройти всю войну. Поговорит с ребятами, идущими в бой, — пусть всего несколько часов проведет с ними, но как он благодарен Радволину и Строганову и за эту возможность!

Задубелый брезент бьет по лицу, но Слободкину не больно. Он не чувствует сейчас даже проклятой слабости в ногах, черт возьми. Совсем твердо шагает, огибая воронки и думая только о том, чтобы скорей шло время. Да еще о том, как все-таки здорово, что бомбы не исковыряли середины поля и есть достаточная полоса для разбега. Не помешала бы только погода. Вон как рвет! Отволоку эту хламиду, и надо будет посмотреть, хорошо ли зачален самолет. Не улетел бы раньше срока.

Возвратившись к удочке, Слободкин стал проверять надежность крепления, полез под одну плоскость, под другую, под фюзеляж.

— Не терпится? Да? — услышал он сквозь вой ветра в растяжках голос летчика.

— А тебя не тянет?

— Я и тут, как на передовой. Не пыльная с виду работенка, да? А за день так намотаешься, к ночи сам не поймешь, как жив остался, как груз доставил, куда надо. Летчик подошел к Слободкину и встал с ним рядом.

— Ты, я слышал, ранен?

— Два раза, — не без гордости ответил Слободкин.

— А я уж со счета сбился, — с не меньшим достоинством сказал летчик. — С какого года?

— С двадцать второго.

— Ясно.

— А ты?

— В отцы тебе не гожусь, но в старшие братья записывай.

— А выглядишь еще нестарым, молодым даже.

— От чистого воздуха. Небольшая высота, кукурузная, а все-таки высота. Прочищает.

— Это штука мне знакома. Сорвешься, бывало, с крыла, дернешь колечко и дышишь, дышишь. Кажется, все небо в нутро твое входит… Тебя как зовут?

— Сергеем. А тебя?

— Тезки, выходит! Тогда меня по фамилии давай. Я Слободкин.

— Ну, вот и познакомились. Примета хорошая. Мы, летчики, народ суеверный. Две тезки в одном самолете, знаешь, что значит?

— Один обязательно цел—невредим останется. Пусть хоть сто мессеров поперек пути.

— Я смотрю, вы не только суеверный, но еще и мрачный народ. У нас в десанте знаешь как сказали бы?

— Как?

— Серьга да серьга — серьги. Неплохо?

— Сейчас придумал?

— Ага.

— Оно и видно. А если я скажу тебе, что и моториста Серегой кличут, тогда как?

— Тем более хорошо!

— Тогда запомни: моторист мой не только Сергей, но еще и Сергеевич. Только несчастье у него — месяц назад жену схоронил.

— Тиф? — спросил Слободкин.

— Тиф у нее перед этим был. Как после больницы на работу вышла — осколком в грудь. Ты заводское кладбище видел?

— Нет.

— Вон там, за взлетной. Прошлой осенью не было его тут. За одну зиму выросло. Сергей Сергеевич! — вдруг: закричал летчик мотористу. — Ну, как там у тебя? Подсобить, что ли?

Моторист спрыгнул на землю. Тоже еще совсем не старик. Худой, широкоплечий, статный. Но глаза без единой блесточки, тусклые. Вытер лоб рукавом, устало сказал, обращаясь к Слободкину:

— Самолетик Бог послал! Не лучше моих часов. Износился по всем винтикам. Повернулся к летчику и совсем посуровел:

— Последний раз сходишь, и крышка, снимаю с себя всякую ответственность.

— Ты говорил уже, — отмахнулся летчик.

— А ты к той говорильне привык, ни во что не ставишь. Поворчал, мол, душу отвел, и ладно. Так запомни: вернешься — ложись спать на неделю. Полную капиталку устрою.

— Сергей Сергеевич…

— Мне тебя, дурака, жалко.

Они, наверно, поссорились бы, во вдалеке, приглушаемый ветром, послышался звук мотора: разбрызгивая воду и мокрый снег, от завода мчалась полуторка.

— Не спится людям! — недовольно сказал Сергей Сергеевич, развязавший было кисет и собравшийся спокойно покурить. — Чего вам неймется всем нынче? А? — Он отвернул промасленный рукав комбинезона, поглядел на часы.

— А вы все-таки верите им? — спросил Слободкин.

— Над ними я сам хозяин. Тут подвинтил, там почистил, а машину загоняли совсем. На соплях летаем, не на моторе. И нам же еще знамена дают…

Казалось, еще минута, и нервы у него совсем разойдутся. Но, как это часто бывает у очень уставших и раздраженных людей, настроение моториста неожиданно резко переменилось. Он глянул на Слободкина и летчика и вдруг без всякой связи с предыдущим спросил:

— Жевали чего-нибудь?

Слободкин не то не понял, не то не расслышал. Промолчал и летчик.