Черный город

— Тс! Пришел.

Бибок оглянулся и тоже увидел… господина Клебе, спешившего к нему с другой стороны. Увидел и испугался, уставившись на болтливого старика, он пролепетал, совершенно подавленный его проницательностью:

— А вы откуда знаете?

— Вижу! — пояснил всеведущий старик.

На счастье Бибока, в этот миг вся группа девушек выплыла из-за деревьев, и теперь он и сам увидел рядом с Розалией Отрокочи двух ее кавалеров: справа шел Дюри Гёргей, а слева — белокурый, стройный Фабрициус, которого «полковник» знал еще в городе Бела.

Вскочив со скамьи, Бибок заспешил навстречу Клебе и радостно обнял его. Это явно пришлось господину Клебе не по вкусу, тем более, что он был в черном, отменно чистом костюме, а Бибок — в грязной, засаленной одежонке.

— Ах, оставьте, еще удушите! Вы мне все кости переломали! Господин Бибок, опомнитесь! Да и перемажете вы меня.

— Это мой маскарад, — оправдывался Бибок, выпуская Клебе из объятий.

— Вы меня звали. Вот я и пришел.

— Очень рад. Только давайте лучше выйдем отсюда в поле. У меня к вам долгий разговор. В поле мы сможем поговорить спокойно, без посторонних.

Они вышли из парка и по меже, тянувшейся вдоль горохового поля Яноша Флангера, направились к прудам, в которых горожане мочили коноплю.

Господин Клебе первым нарушил молчание.

— Ну как? Надумали?

Бибок помолчал с минуту, словно ему все еще трудно было решиться, и со вздохом произнес:

— Злодейка бедность! Что только она не заставит человека сделать. С души воротит, а все-таки сделаешь! Ну вот, придется мне некоторым способом снять с вас траур. Если, разумеется, заплатите, как следует.

— Принесли бумагу?

— Здесь! — Бибок похлопал себя по груди.

— А показать ее можете?

— Могу.

Бибок вытащил из внутреннего кармана вчетверо свернутый кусок черной клеенки, развернул и достал из нее пожелтевший лист бумаги. Господин Клебе повертел листок в руках, внимательно оглядел печать и возвратил грамоту Бибоку.

— Кажется, все в порядке. И сколько же вы просите за эту писульку?

— Четыре сотни золотых.

— Да что вы? Опомнитесь!

— Голова вице-губернатора — не тыква, — возразил Бибок. — Дешевле не уступлю. Я еще не сошел с ума.

— Нынче губернаторские головы подешевели, — заметил Клебе.

— Да ведь речь идет не столько о голове губернатора, сколько о чести города Лёче, — заспорил Бибок.

— Да, но четыре сотни золотых!.. По нынешним временам такие деньги не легко найти.

Бибок завертелся, замахал руками:

— Как хотите, но я дешевле не продам! Не продам. Гёргея не продам. Гёргей столько добра мне сделал, всегда помогал, произвел меня в полковники. Такого человека знаете, как уважать надо? Нет, дешевле, чем за четыреста, я его не уступлю. Согласитесь сами, сударь.

Но господин Клебе не хотел соглашаться и с достоинством пожимал плечами. — Мне-то все равно. Не из моего кармана. Но советую сбросить немножко, а то мои старания будут впустую. Уж если трудиться ради чести города, то надо быть уверенным, что сделка не сорвется из-за нескольких золотых! Мне-то самому от всего этого — никакой выгоды. Мне дорого только одно — пусть добрые люди, когда старый Клебе навеки закроет глаза, скажут на моих похоронах: "Хороший был старик, вытащил город Лёче из ямы. А ведь это не всякий сумеет". Да, может быть, меня за это еще и похоронят возле соборной стены… — И глаза господина Клебе гордо засверкали. — Хотя в этом тоже, конечно, невелика корысть. Но вообще-то, не знаю я, где магистрат возьмет четыре сотни золотых, да еще так, чтобы не пришлось публичное отчитываться в них? "Городская клушка" — хорошая несушка, но четыре сотни — это ведь страшно много! Ну что ж, доложим бургомистру, а там — будь что будет.

Они еще долго спорили, усевшись у пруда на выступ скалы. И тут Бибок совершил большую ошибку, — попросил Клебе ссудить ему по-приятельски три талера до той поры, когда будет заключена сделка. Разумеется, он рассказал Клебе обычную сказку: вчера, мол, в Блиннице у него выкрали в трактире кошелек с деньгами, когда он прилег вздремнуть после сытного обеда.

— Как! — вскипел от возмущения и гнева Клебе. — У вас, сударь, в кармане блоха на аркане, а вы еще торгуетесь! Заломили несусветную цену и не желаете сбросить ни гроша! Ах вы, легкомысленный человек! Жадность вас одолела! Из-за денег вы готовы с голоду подохнуть! Какой вы бессовестный, Бибок! Стоите здесь передо мной без гроша в кармане и нахально требуете целую кучу золота! Ну уж нет! Хорошо, что мне теперь известно ваше положение. Теперь у нас с вами будет другой разговор. Уступаете сто золотых или нет?

— Не могу. Я же сказал вам — меня обокрали.

— Не уступаете? Ну, тогда не дам взаймы трех талеров.

— Уступаю! — выдавил из себя Бибок.

— Ну вот! Теперь я вполне уверен, что сделка состоится, — воскликнул Клебе, потирая руки от удовольствия. (А сам думал про себя, что раз он сэкономил для городской казны сотню золотых, у города будет еще больше оснований похоронить его возле соборной стены.)

Об остальном договорились довольно быстро. Клебе пообещал, что он сегодня же, несмотря на поздний час, доложит бургомистру о своем свидании с Бибоком и попросит дать завтра же окончательный ответ.

— А как я узнаю, что решено? — спросил Бибок.

— Куда мне прийти с ответом?

— Я поселился здесь, в трактире, под фамилией Тройского. Живу на втором этаже в небольшой комнатушке. Только не забудьте, — меня зовут Антал Тройский!

Расставшись с Клебе, Бибок еще долго не мог простить себе, что уступил сто золотых. Старый хрыч Клебе урвал как раз столько, сколько Бибок собирался израсходовать на маленькую няньку.

Вернувшись в трактир, Бибок, не желая показываться посетителям, сразу же поднялся к себе в комнату. Под предлогом недомогания он попросил Карася прислать ему какой-нибудь легкий, подходящий для больного, ужин из остатков от хозяйского стола.

Вскоре все та же маленькая нянечка принесла ему ужин: поросячью голову, тарелку гречневой каши с гусиными потрохами и плоскую фляжку вина. ("Вся другая посуда занята внизу", — пояснила девочка.)

Бибок был очень ласков с ней и даже спросил, как ее зовут. — Ну, так подойди ко мне, маленькая Мили. Да не бойся! Ах ты, коза-егоза, вот я сейчас укушу тебя и съем!

Он поправил своей огромной, красной лапищей завитки белокурых шелковистых волос на висках девочки и несколько раз погладил ее по головке, испытывая при этом какое-то странное, сладкое чувство.

— Какие мягкие у тебя волосы, милочка! А сестрички У тебя есть?

— Есть, одна.

— Где же она?

— Там, в Гёргё.

— Тоже в услужении?

— Нет, только я в услужении. А сестру взял к себе один добрый господин. Она живет, как барыня. Говорят, у этого барина есть своя дочка. Когда барышня вернется домой, ее будет ждать уже обученная горничная.

— А как звать твою сестричку?

— Вандой.

— Такая же хорошенькая, как и ты?

— Должно быть, лучше, потому что барин смотрел нас обеих, а выбрал Ванду. Была бы я была хорошенькая, он бы меня выбрал.

— А как звать того барина?

— Пал Гёргей.

Бибок опечалился и опять почувствовал угрызения совести. Но душевные муки обычно беспокоили его недолго, подобно икоте: достаточно было пропустить глоток вина, как они исчезали. Поэтому Бибок поспешил приложиться к фляжке. Однако его негодование все не стихало: "Какой ужас! Уступить целую сотню, продать своего благодетеля за какие-то триста золотых! Нет уж, извините, лучше я с голоду подохну!"

Взъерошив волосы, Бибок бегал по комнате, словно разъяренный дикий вепрь, и перепуганная Мили живо выскользнув за дверь. "Но ведь Гёргей хочет меня повесить! Нет, все равно не нужно было уступать нянечкину долю!"

До поздней ночи Бибок не мог заснуть. Уж и последние гости разошлись (к вечернему колоколу всем полагалось находиться дома), а тяжелые шаги Бибока все еще слышались наверху.