Страница 17 из 116
Мария ликовала, а Янош Гёргей сначала несколько раз перечитал грамоту — нет ли тут какой-нибудь reservatio meatalis [Каверзы, задней мысли (лат.)] — и весьма флегматично отнесся к дарованной ему свободе.
— А ты даже не радуешься! — упрекала мужа Мария.
— Да, конечно, счастье! — грустно отозвался Янош. — Я напоминаю человека, которому, переломали все ребра и выбросили на лужайку. А он, найдя в траве клевер с четырьмя листочками, радостно восклицает: "Ах, какое счастье!"
— Лучше помилование, чем суд и расправа.
— Не знаю я теперь, кто я такой! — задумчиво возразил Янош Гёргей. — До сих пор я был беглым куруцем, но зато знал, кто я. В конце концов и затравленный волк знает, кто он. А вот кто теперь я?
— Ну и кто же ты теперь?
— Считается, что я свободный венгерский дворянин. Но, право, не знаю, кто я на самом деле, и боюсь, что не смогу смириться с этим. Прежнее мое положение было, по крайней мере, истинным, а нынешнее…
— Так что же ты собираешься делать? — полюбопытствовал Пал.
— Пока ничего. Вернее, пока я хочу вот скинуть с себя эту-бекешу подручного мельника. Найдется у тебя какое-нибудь платье для меня?
— Нет; этого я не позволю тебе сделать! — запротестовала госпожа Гёргей. — Ты вернешься со мною в Топорц в таком виде, как сейчас. Пусть все дворовые посмотрят, что за мельник ходил ко мне по ночам.
— Мария права. А потому никакого платья я тебе не дам. Зато дам совет: не впутывайся ты больше в подобные дела, ведь сколько веревочке не виться, а кончику быть.
— Вы чистую правду говорите, деверь! Словно в моем сердце читаете.
— Стойкости недостает нынешнему поколению, — продолжал Пал. — Начинать с ним великие дела можно, а довести их до конца нельзя. Потому и тщетны все ваши усилия.
— Я и сам это вижу, — сказал со вздохом Янош, и каждое его слово было проникнуто горечью. — Но за меня не бойтесь: я перебесился и успокоился. Теперь и шестеркой волов не вытянуть меня со двора.
— Э, нет! — запротестовал вице-губернатор. — Погоди, сейчас я отвечу.
С этими словами Пал Гёргей удалился в кабинет, а возвратись четверть часа спустя, протянул Яношу исписанный лист бумаги. Янош, держа письмо далеко от глаз (должно быть, у него зрение начало слабеть), пробежал первые строки.
— Так ведь бумага адресована не мне, а губернатору графу Чаки! О чем ты пишешь?
— Заявляю о своей отставке с поста вице-губернатора. Ты вернулся, и я возвращаю тебе твою должность. Я только временно замещал тебя.
Янош Гёргей прочитал заявление до конца, а затем разорвал его на несколько частей.
— Спасибо, брат, но я больше не собираюсь вмешиваться в дела нынешнего мира. Не хватало еще, чтобы я помогал императору выколачивать налоги, закрывать лютеранские церкви и тому подобное. Нет, лучше уж я поселюсь в Топорце и буду вести тихую жизнь. Точка.
Мария нежно склонила голову на его плечо.
— Да благословит господь твое намерение, милый мой супруг. Аминь! — благодарно и ласково промолвила она.
— И что же ты собираешься делать в Топорце? — допытывался у брата Пал Гёргей.
— Сажать деревья.
— На это уйдет один день в году.
— Уничтожать на них гусениц.
— Еще несколько дней. А остальные триста? Чем ты заполнишь их?
— Буду ждать, — задумчиво проговорил Янош, — пока подрастет мальчик.
— О, мальчик наш быстро растет! — вставила Мария Гёргей. — Я совсем забыла сказать тебе, что как раз в пятницу, когда тебя схватили, я получила от него письмо.
— Письмо? — удивился Янош Гёргей. — О каком мальчике ты говоришь?
— О каком же еще — о нашем Дюри, конечно! Пишет, что оба костюма ему уже малы. Я думаю, не купить ли нам в Лёче несколько локтей сукна для мальчика. Оно здесь кстати и дешевле, чем у нас в Кешмарке.
— Ах, да! Конечно, — сообразил Янош, и в голосе его зазвучали нотки отцовской нежности. — Ты все о Дюри думаешь. А я, глупец, даже и не вспомнил о нем.
— О каком же еще мальчике ты упомянул? Глаза Яноша засверкали.
— О приемном сыне Тёкёли, о маленьком Ракоци![12] Незаметно для брата Пал Гёргей переглянулся с невесткой и сквозь зубы процедил: — Неисправим!
Янош Гёргей, хоть и не сознавался в этом, рад был императорской грамоте о помиловании. Недаром же он вдруг заторопился домой. Сразу же там нашлось у него множество неотложных дел, и Пал Гёргей только головой покачивал: "А что, если бы тебе пришлось отсиживаться у меня всю зиму?"
Марии тоже хотелось поскорее отправиться домой, и вдвоем супруги придумали такую тьму предлогов, что удержать ни того, ни другого было просто невозможно, — сразу же после обеда они укатили.
Когда Янош с женой уже сидели в санках, Пал Гёргей еще раз повторил свое предложение:
— Подумай, брат, и если появится у тебя желание снова сесть в вице-губернаторское кресло, — только знак подай.
— Ах, к черту эти твои планы! — сердито отмахнулся Янош, чтобы за напускным гневом скрыть, как его растрогала заботливость брата. — Вице-губернаторское кресло я сам тебе отдал, можешь его не возвращать. А уж если хочешь сделать нам что-нибудь по-настоящему приятное, верни то, что ты у нас отнял.
— Что именно?
— Нашу маленькую Розалию. Но об этом мы еще поговорим.
— Вашу Розалию? — пробормотал Пал, нахмурив лоб, и сердце его болезненно сжалось.
Санки тронулись, выехали за ворота, а Пал Гёргей, словно окаменев, все еще стоял посреди двора, держа в руках шапку, которую снял, чтобы помахать ею вслед уезжающим, да так и забыл снова надеть, несмотря на лютый холод.
— Значит, все-таки… — проговорил он и тут же схватился за голову, вспомнив слова своего обета: "…вырываю я из души своей сомнение, как занозу из тела". Но удастся ли ему вырвать занозу из души — из больной души, — с такой же легкостью, как из здорового тела?..
После этого дня братья лишь изредка встречались друг с другом. Янош Гёргей не ездил даже на заседания комитетского дворянского собрания, а свой интерес к политике удовлетворял, не выходя за ворота дома. Газет, правда, тогда еще не было, зато были соседи из окрестных поместий. Они-то и привозили политические новости.
Увы, радостного в этих новостях было немного! С падением будайской крепости силы турецкого полумесяца ослабели. Христиане в Венгрии ликовали. Глупцы! Ведь для их страны, самой несчастной изо всех стран на свете, единственной опорой был враг. (Это может случиться лишь с нами, венграми!) Прогнав турок из Буды, наши предки испугались: — Что же теперь с нами будет, без турок-то? До сих пор Вена заигрывала с венграми, потому что боялась, как бы они не ухватились за полы турецкого кафтана, а турки всегда были готовы насолить немцам, Э, что ни говорите, не турки были нужны нам для политики, как хозяйке соль — дли стряпни.
Но если бы только в турках дело (хотя, как я уже сказал, турок был нужен для дома!), а то ведь едва Янош Гёргей пригрелся; в родном гнезде, как пошли слухи, что император не утвердил сына Апафи владетельным князем[13] и якобы сказал при этом: "К чему Трансильвании эти игрушки?"
Значит, не будет больше "малой родины", где прежде венгр всегда мог найти приют, если на "большой родине" ему вдруг приходилось туго,[14] и откуда он всегда мог затем нанести немцу ответный удар. Навязав нам на шею австрийских императоров, господь бог как бы в противовес им сажал беспокойных маленьких князьков на трансильванский трон. А теперь вот их больше не будет. О, император Леопольд знал, что делает! А вот что будем теперь делать мы, венгры, никто не знает.
Наиболее горячие головы (в особенности дворяне вокруг Кешмарка) надеялись: взойдет еще звезда Тёкёли. Но, увы! Счастливая звезда — не восковая свеча, погаснет — снова ее не зажжешь. Да и сам Тёкёли — выжатый лимон, никому он больше не нужен.
12
О приемном сане Тёкёли, о маленьком Ракоци! — Янош Гёргей говорит о сыне Ференца I Ракоци и Илоны Зриня, легендарной героини венгерского народа, вторично вышедшей замуж за князя Тёкёли, — о Ференце II Ракоци (1676–1735), впоследствии возглавившем освободительную борьбу венгров против габсбургского гнета.
13
…император не утвердил сына Апафи владетельным князем… — Автор имеет в виду сына князя-правителя Трансильвании Михая I Апафи — Михая II Апафи (1676–1713), жившего постоянно в Вене, при фиктивном правлении которого Трансильванское княжество лишилось остатков своей независимости.
14
…не будет больше «малой родины», где прежде венгр всегда мог найти приют, если на «большой родине» ему вдруг приходилось туго… — Под «малой родиной» автор подразумевает Трансильванию, которая, пользуясь благодаря антигабсбургским своим настроениям поддержкой Турции, сохранила статут независимого княжества, тогда как вся остальная Венгрия — «большая родина», — потерпев поражение в войне с турками, была расчленена и подпала под турецкое и австрийское иго.