Страница 2 из 74
– Меня зовут Боб Риган, я детектив, полицейское управление Каслтона. Понимаю, вам трудно сосредоточиться…
– А семья… – начал я.
– После, после. Сначала мне надо задать вам несколько вопросов. Ладно? Подробности потом.
Он ждал моего ответа.
– Валяйте. – Я изо всех сил старался стереть паутину, покачивающуюся перед глазами.
– Что вы делали перед тем, как потеряли сознание?
Я пошарил в памяти. Вот я проснулся утром, оделся. Посмотрел на Тару. Повернул ручку на черно-белом игрушечном автофургоне, который подарил ей мой коллега, заверив меня, что подобные вещи стимулируют умственную деятельность младенца. Фургончик, однако, не сдвинулся с места, не издал привычного скрежета. Видно, батареи сели. Я наказал себе поставить новые. И пошел вниз.
– Ел овсяное печенье.
Риган кивнул, словно именно такого ответа и ожидал.
– Вы были на кухне?
– Да. У мойки.
– А потом?
Я изо всех сил напрягся, но на сей раз ничего не вспомнил.
– Один раз проснулся. Ночью. По-моему, уже здесь.
– Что-нибудь еще?
Я вновь напрягся, и с тем же успехом.
– Нет, ничего.
Риган вытащил из кармана блокнот.
– Как сказала док, в вас дважды стреляли. Не вспомните, может, видели пистолет или слышали звук выстрела – словом, что-нибудь в этом роде?
– Нет.
– В общем, оно и неудивительно. Дело ваше было плохо, Марк. Если верить монитору, вы вообще в расход вышли.
У меня снова пересохло в горле.
– Где Тара и Моника?
– Не отвлекайтесь, Марк. – Риган смотрел в блокнот, а не на меня. Я почувствовал, как грудь сдавливает страх. – А звона стекла не слышали?
Я ощущал страшную слабость. Попытался прочесть наклейку на капельнице – интересно, чем они меня накачивают? Без толку. Ясно, какое-то обезболивающее. Скорее всего, морфий. Я попробовал стряхнуть с себя оцепенение.
– Нет, ничего не слышал.
– Уверены? На задней стороне дома мы обнаружили разбитое окно. Весьма возможно, через него стрелок и проник к вам.
– Никакого звона стекла я не слышал, – повторил я. – А вам известно, кто…
– Пока нет. Потому я и спрашиваю. Чтобы выяснить, кто это мог быть. – Риган оторвал взгляд от блокнота. – У вас есть враги?
Он действительно задал этот вопрос или мне послышалось? Я попробовал сесть, попробовал взглянуть на него под другим углом, но ничего не вышло. Мне не нравилось быть пациентом, или, если угодно, находиться не на той стороне кровати. Говорят, врачи – худшие больные. Возможно, дело в том, что приходится играть не свою роль.
– Я хочу знать, что случилось с моей женой и дочерью…
– Прекрасно вас понимаю, Марк, – сказал Риган, и что-то в его тоне заставило меня похолодеть. – Но вы не должны отвлекаться. Пока не должны. Вы ведь хотите мне помочь, верно? В таком случае вам придется еще немного напрячься. – Он вернулся к блокноту. – Итак, что там насчет врагов?
Дальнейшие пререкания показались мне бессмысленными и даже вредными. Я подчинился.
– Вы имеете в виду врагов, которые могли бы стрелять в меня?
– Именно.
– Нет, таких нет.
– А у вашей жены? – Он поднял голову и уставился на меня, не мигая. Моника, такая, какой она мне больше всего нравилась – горящие щеки, руки, закинутые мне за шею в притворном страхе перед ревущим Рэймондкильским водопадом, у которого мы впервые оказались, – встала передо мной, как призрак – У нее враги были?
– У Моники?
– Полагаю, на сегодня достаточно. – Рут Хеллер выплыла из тумана и подошла к кровати.
– Что с Моникой? – вновь спросил я.
Доктор Хеллер и детектив Риган стояли рядом, плечом к плечу и смотрели на меня. Хеллер забормотала что-то, я оборвал ее:
– Только не надо этой болтовни насчет того, что пациенту нельзя волноваться. – Я попытался повысить голос; страх и ярость боролись с той гадостью, которой они меня накачали. – Просто скажите мне, что с моей женой.
– Она мертва, – бросил детектив Риган. И ничего не добавил.
Мертва. Моя жена. Моника. Я словно бы его не расслышал. Такого слова для меня будто не существовало.
– Когда появилась полиция, выяснилось, что стреляли в вас обоих. Вас удалось спасти. Жену – нет, оказалось слишком поздно. Весьма сожалею.
Мелькнуло еще одно видение: Моника на берегу, в купальнике телесного цвета, черные, как вороново крыло волосы рассыпались по плечам, вызывающая улыбка. Моргнув несколько раз, я отогнал видение.
– А Тара?
– Ваша дочь… – Риган откашлялся и заглянул в блокнот, хотя, по-моему, записывать больше было нечего. – В то утро она была дома, так? Я хочу сказать – когда все это случилось.
– Ну да, конечно. Так где она?
Риган захлопнул блокнот.
– Когда мы оказались на месте, ее там не было.
– Не понимаю. – Внутри у меня все похолодело.
– Сначала мы надеялись, что она у кого-нибудь из родственников или друзей. Даже у няни, но… – Он осекся.
– Вы что же, хотите сказать, что не знаете, где Тара?
– Вот именно, – на сей раз твердо ответил он.
Ощущение было такое, словно грудь сдавила чья-то гигантская рука. Я крепко зажмурился и откинулся на подушку.
– Давно?
– Давно ли ее нет?
– Да.
– Вам следует кое-что понять, – быстро, слишком быстро заговорила доктор Хеллер. – Вы получили серьезное ранение. Честно говоря, мы были далеко не уверены в благополучном исходе. Пришлось применить искусственное дыхание. Одно легкое практически не работало. К тому же, началось заражение крови. Вы сами врач, так что мне нет нужды объяснять, насколько все это опасно. Мы старались не перекармливать вас лекарствами, привести в сознание…
– Давно? – повторил я.
Они с Риганом обменялись взглядами.
– Вы были без сознания две недели, – сказала доктор Хеллер, и мне показалось, будто вокруг меня исчез воздух.
Глава 2
– Мы делаем все, что в наших силах, – сказал Риган, и голос прозвучал чересчур ровно, словно, пока я лежал без сознания, он стоял рядом и репетировал эту реплику. – Повторяю, сначала мы даже не знали про ребенка. Драгоценное время было потеряно, но потом мы его наверстали. Фотография Тары разослана по всем полицейским участкам, аэропортам, автобусным и железнодорожным вокзалам, таможенным пунктам в радиусе ста миль. Мы просмотрели все дела, связанные с похищениями, в надежде обнаружить какую-нибудь закономерность или подозреваемого.
– Двенадцать дней, – напомнил я.
– Мы установили прослушку на всех ваших телефонах – домашнем, рабочем, мобильном…
– Зачем?
– На тот случай, если позвонят и потребуют выкуп.
– Ну и как, звонили?
– Пока нет.
Я закрыл глаза. Двенадцать дней. Я тут двенадцать дней валяюсь, а моя дочурка… Я отогнал эту мысль.
– Не вспомните, что было на Таре в то утро? – Риган потер пятно на подбородке.
Вспомнил. Я восстановил ежеутренний ритуал: рано просыпаюсь, подхожу на цыпочках к кроватке, гляжу на Тару. Ребенок – это не только радость, я знаю. Я знаю, случаются моменты, когда такая тоска наваливается, что не знаешь, куда податься. Я знаю, бывают ночи, когда детский плач действует на нервные окончания как терка. Не собираюсь представлять жизнь с младенцем в радужном свете. И все же новый утренний распорядок мне нравился. Взгляд на крошечное тельце каким-то образом делал меня сильнее. Даже больше – я испытывал что-то похожее на восторг. Иные переживают такое чувство в церкви. Ну а я – понимаю, это звучит сентиментально – у детской кроватки.
– Розовый комбинезон с черными пингвинами, – сказал я. – Моника купила его в «Детском мире».
Он сделал запись в блокноте.
– А Моника?
– Что Моника?
Риган уткнулся в блокнот.
– На ней что было?
– Джинсы. – Мне вспомнилось, как они обтягивали ее бедра. – Джинсы и красная блузка.
Риган черкнул в блокноте.
– А есть… Я имею в виду, напали на чей-нибудь след? – спросил я.
– Мы рассматриваем все версии.