Страница 23 из 30
И видит он, однажды, что пора искать преемника себе на кафедру. Дело-то, казалось бы нехитрое: кругом кандидаты так и кишат, и кишат.
— Господи! Людей-то! Людей-то! — воскликнул тогда епископ и даже в лице изменился от нетерпения. Но ведь люди то в своем первоначальном виде в епископы не годятся. Они же по своим греховным привычкам плавают, летают и бегают! Как тут быть?
Вот, например, взять хоть правителя города — Германа. Стало быть, прежде чем говорить о его настоящем христианстве (а крещен он, разумеется, давно, ибо невозможно иначе стать правителем города во Франции в пятом веке), надобно его от язычества отвадить!
Ведь Герман-то даром, что охотник знатный, так еще и поганые обряды творит. После охоты, бывало, встанет под священным галльским деревом, посвященным божку Водену, лицом кверху и куски добычи по дереву развешивает.
— Идолу кланяешься, нехристь? — накинулся как то Аматор на правителя — небось и ухом не ведешь, что непотребство это!
А Герман видит, что епископ строгий, да только в усы ухмыляется и пуще прежнего идола ублажает.
Долго ли коротко ли, а только уехал однажды Герман по своим делам из города. Аматор уж тут как тут — велит дерево священное срубить.
Вернулся Герман и снова полез, было, на дерево, ан — нету дерева-то!
Осерчал Герман и хотел было убить своего епископа, но тот знай грозит издалека под защитой префекта Юлия, да кормит городского главу рассказами о райском блаженстве для праведных и об адовых муках для идолопоклонников.
И вдруг пришла в голову Аматору прекрасная мысль. Сделался он тут же веселым и довольным. Думает, если у меня от епископства благодати много накопилось, то не дать ли и тунеядцу частичку?
И на ближайшем богослужении народу провозгласил, указывая на Германа:
— Вот он, ваш новый епископ!
Что тут началось! Народ радуется, кричит. Хватает Германа под белы рученьки, снимает с него светлые одежды, выстригает на голове тонзуру и ведет к рукоположению.
Встал Герман: видит, что народ строгий. Хотел было дать от них стречка, но они так и закоченели, вцепившись в него.
И начал он перед ними действовать.
Сперва–наперво перестал языческие обряды справлять. Потом добыл своему предшественнику Аматору вспомоществование. Потом стал богословие изучать. И до того изловчился, что стал даже в пригоршне чудеса святости творить.
А Аматор вскоре преставился, и, надо полагать, такую награду на небесах получил — того ни в сказке сказать, ни пером описать!
А ведь знатно придумано, хочешь обратить человека к Христу, рукоположи его в епископы. А то ведь обычно как? Дадут рюмку водки, да пятак серебра евангелизационную брошюрку, да фунт благочестивых наставлений: веселись мужичина!
А иных надо делом настоящим спасать!
С тех пор Аматора Оксерского принято с топором изображать, чтоб не убег в честь судьбоносного срубания дерева и доверия вчерашнему язычнику!
Ну чем не методика?
Умеешь ли ты принимать милостыню? Намаций
Эта история очень необычна для нашего славянско–постсоветского менталитета…
Дело было в середине пятого века, в городе Клермон–Феррана, что уютно расположился в самом центре Франции. В те дни был там, разумеется, свой епископ. История даже сохранила нам его имя и изображение. Звали прелата Намаций. А вот его образ.
Обратите внимание, что в руке он держит макет храма. Это символично, поскольку Намаций много строил. В своем городе он возвел собор и перевез туда мощи святых Агриколы и Виталия, которые были не мужем и женой, как может показаться наивному читателю. Агрикола был богатым христианином из Болоньи, а Виталий был его рабом, которого сам Агрикола обратил в христианство. Позже, в гонение Диоклетиана, их обоих распяли за веру в Распятого.
Но все эти мужчины не имеют отношения к нашей истории…
Потому что речь пойдет о женщине. Супруге епископа Намация… Да–да, я и сам в шоке от того, что целибат в пятом веке еще не распространялся на некоторых епископов…
К сожалению ни имени, ни изображения этой женщины не сохранилось, а о заинтересовавшем меня эпизоде вскользь упоминает только Григорий Турский. Но все же этот маленький случай меня очень тронул.
Супруга Намация была женщиной практичной. От мужа она унаследовала страсть к строительству и тоже возвела на свои средства (а женщиной она была весьма богатой) базилику св. Стефана. Правда, уже за городом.
Все вы знаете, что женщин хлебом не корми, но дай покопаться в тонкостях дизайна интерьеров. Для меня загадка, как можно потратить пять часов на выбор «веселенького» рисунка штор или обоев, вместо того, чтобы с суровой мужской прямотой ткнуть пальцем в первое попавшееся…
Но наша Намациха (да будет позволено нам так ее называть) была настоящей женщиной и особенный интерес проявила к внутреннему убранству «своего» храма…
Однажды она сидела у храма и читала древнее пособие для средневековых дизайнеров, что то рисовала на страницах книги, попутно давая распоряжения относительно росписей в храме…
Но поскольку была она женщиной строгой и воздержанной, то была одета в простое черное платье. К тому же на лице ее была написана такая скорбь по поводу того, что в мире дизайна пока еще нет совершенства, что случайный прохожий крестьянин бедняк принял ее за нищенку, просящую подаяние и скрашивающей свой досуг чтением священной черной книги…
Нищий крестьянин, недолго думая, достал из сумы краюху хлеба и с чувством положил ее прямо поверх мудреных чертежей и зарисовок.
— Ешь, несчастная и моли Бога обо мне! — сказал бедняк мультимиллионерше и пошел прочь…
Намациха ошарашенно смотрела вслед тому, кто был в тысячу раз беднее ее.
Поступок землепашца так поразил епископшу, что она бережно принесла эту краюху хлеба домой и назначила строгий пост. Несколько месяцев питалась она только этой краюхой, ежедневно отщипывая от нее по маленькому кусочку…
А ведь могла и расхохотаться, сказав: я сама зарабатываю на хлеб!
Эта история напомнила мне менталитет апостола Павла. Человека, у которого был свой неплохой бизнес. Человека, который обеспечивал себя сам, но бывало так, что и он брал деньги у людей…
Например он писал филиппийцам:
— Вы знаете, Филиппийцы, что в начале благовествования, когда я вышел из Македонии, ни одна церковь не оказала мне участия подаянием и принятием, кроме вас одних; вы и в Фессалонику и раз и два присылали мне на нужду. [Говорю это] не потому, чтобы я искал даяния; но ищу плода, умножающегося в пользу вашу.
Павел брал деньги с филиппийцев, чтобы они могли получить награду от Господа.
Почему же мы часто стесняемся принять помощь от ближних? Нет ли в этом гордыни, которая сводит на нет всю нашу деятельность?
Большинство служителей сегодня стесняются жить подаянием. Мне вот интересно, почему? И не восстанет ли супруга епископа Намация на суд с нами и не осудит ли?
А тот крестьянин, получивший на небе огромный венец, не вызовет ли горькое негодование тех, кто нашими отказами от помощи и ложной скромностью был лишен плода в Царстве Божьем?
Дай Бог, чтобы не было так…
Это ли рыба Моей мечты? Прокл
— Не заставляй и не тупи!
Вот мы все любим рассказы о чудесных исцелениях. В церквах даже специальный жанр придумали. Называется «СВИДЕТЕЛЬСТВО».
В рамках жанра принято рассказывать о жутких симптомах различных болезней, невероятных страданиях и близости к смерти, а потом какой нибудь досужий праведник рассказывает секрет очередного христианского крекс–пекс–фекс–молитвословия, и вуаля! Готово исцеление. Восторженные покачивания головой в такт рассказа в исполнении церковных старушек с болезнью Паркинсона — неотъемлемая часть этого жанра, равно как и радостные завывания проповедника и всхлипывающее «Халлельюя» (ну, или: «Богородице, Дево, радуйся!», или суховато–деловитое «Аминь! Слава Господу!» — это уж в зависимости от конфессии) — прилагаются!