Герой по вызову

Но тут я решил, что ее крик разбудит Найджела. Не разбудил. Я на цыпочках подкрался к ее двери и прислушался в ожидании нового крика. Но его не последовало. Я так и простоял еще несколько минут, прижав ухо к двери, но Джулия, похоже, снова уснула. Я вернулся к камину и опять уселся в кресло.

А через час послышались новые стоны. Спустя пару минут из двери спальни появилась Джулия. Она была босая, в мешковатом балахоне цвета хаки.

— Не спится, Эван! — пожаловалась она. — Мне все время снились какие-то кошмары — как младенцу, которого мучают газы. Наверно, у меня вид страхолюдины?

Волосы у нее были всклочены, лицо осунулось, но несмотря на это, выглядела она обалденно. О чем я ей и сообщил, а она мне на это сказала, что я как всегда вру и что ей-то лучше знать. Она удалилась и вскоре вернулась, с умытым лицом и расчесанными волосами, и теперь выглядела простой красавицей.

— Надеюсь, я тебе не помешала?

Я ответил, что нет, что мне просто нечего читать и я обдумываю план действия. Джулия попросила посвятить ее в мой план, и я сообщил, что собираюсь ехать прямиком в Кабул, и эта идея показалась ей очень здравой. Она пододвинула стул и села рядом со мной у камина. Огонь там еле тлел. Джулия быстро оценила ситуацию и немного поворошила кочергой угли. В камине тут же заплясали веселые языки пламени.

— А я шурую там кочергой — и никакого толку.

— Тебе просто надо больше тренироваться. Расскажи мне про нее, Эван!

— Про Федру?

— Да. Ты, наверно, ее очень любишь?

— Любил.

— А сейчас нет?

— Не знаю.

— Вы долго были любовниками?

— Мы не были любовниками, — признался я. Джулия бросила на меня недоверчивый взгляд, и я пустился объяснять ей специфику наших с Федрой взаимоотношений. Моя исповедь ее крайне изумила. А потом она помрачнела как туча.

— Девственница! И своего первого мужчину она…

— … встретила в Афганистане!

— Но это же просто кошмар и ужас! Дефлорация и в идеальных-то условиях штука не из приятных. Помню, как я в первый раз… — Она зарделась, потом горько усмехнулась. — Ну вот, опять заладила свое… Видишь, даже покраснела — это во мне голос викторианской эпохи заговорил. Хотя вряд ли ты подозревал, что я все еще девственница, а если бы даже и так, разве этого стоит стыдиться, а? А ведь мы все равно ужасно неохотно расстаемся с этим маленьким ребусом до свадьбы… А знаешь, я никогда не посвящала Найджела в свои романы!

— Это не удивительно.

— Удивительно то, что это не удивительно, потому что на самом деле это полная чушь! Ты так не думаешь? Мы с ним ближе, чем просто брат и сестра, и я уверена, он в курсе, что у меня были любовники, и ни он, ни я не имеем моральных предрассудков, чтобы осуждать сей факт, но, Бог свидетель, мне до сих пор недоставало духу поговорить с ним про это. Мы просто как бы негласно допускаем, что я еще девица, а вот если бы я была замужем, то мы бы считали, что я уже не девица. Но я так не хочу, если честно!

— Как? Быть девицей или замужем?

— И той и другой. Ты же никогда не был женат, Эван?

— Никогда.

Она устремила взгляд на огонь.

— Ну конечно, мужчины поздно женятся. Мне уже скоро тридцатник, и в таком возрасте приходит ощущение, что ты лишаешь себя чего-то важного, если у тебя нет детей, но разве можно иметь ребенка и не быть замужем? То есть, конечно, и это можно, но…

— А у меня двое, — перебил я. И как-то само собой полился рассказ о Тодоре и Яно, моих чудесных сыновьях, которые живут со своей мамой Анналией в горах Македонии. Я видел Тодора только раз в жизни: я качал его на колене в тот момент, когда его братик Яно был только-только зачат. (То есть, не в самый момент зачатия, конечно, это было бы неприлично, но, скажем так, на той же неделе). Яно я вообще никогда не видел — только его карандашный портрет, который бойцы Фронта Освобождения Македонии нелегально вывезли из Югославии и послали мне по почте. Тодор — вылитый я. А Яно все еще похож на среднестатистического младенца.

— Это просто замечательно! — воскликнула Джулия.

— Да не очень. Большинство младенцев…

— Нет, я не о том. Замечательно, что ты так здорово разложил свою жизнь по полочкам!

Такая мысль мне никогда не приходила в голову. Огонь в камине снова стал затухать, и Джулия сложила на груди руки крест-накрест, зябко вцепившись кончиками пальцев в локти. Точно так же она стояла, обхватив себя руками в той комнате на Олд-Комптон-стрит, но там ее знобило от эмоционального потрясения.

— Ну и колотун здесь! — прошептала она. — Надо бы пойти лечь, но я не усну. Ты когда едешь в Кабул?

— Пока не знаю. Как только все подготовлю для поездки. Дня через два-три.

— Понятно.

— Все будет зависеть о того, как скоро мне дадут визу…

Она резко встала со стула.

— А мы бы могли заняться с тобой любовью, как думаешь?

— Мм…

— Ты извини, что я тебя об этом так прямо в лоб спрашиваю, но у нас времени в обрез… — Она отвернулась. А я проутюжил взглядом ее балахон цвета хаки и мысленно изваял скрытое под ним тело. — Такое должно бы происходить в романтической обстановке, а вместо этого за окном идет дождь, в камине потух огонь, а у меня в голове вертятся мысли о ночных кошмарах и вчерашнем убийстве…

— Джулия!

Она снова обратила ко мне лицо.

— Я не чувствую ни страсти, ни любви… В чем мне ужасно стыдно признаться. И выгляжу я как страхолюдина…

— Ты красавица!

— …и, наверное, это верх неприличия использовать секс как форму психотерапии, но я хочу лечь в постель и не хочу лежать там в одиночестве, и знаю, что не могу все это по-человечески объяснить… Когда я закрываю глаза, то сразу вижу отрезанный палец того ублюдка. Хотя я его толком и не видела, ведь я выскочила из комнаты и пробежала в прихожую, даже не взглянув на него, но стоит мне закрыть глаза — и я вижу этот кровавый обрубок, как он извивается на полу точно разрубленный лопатой дождевой червяк. Мне не стоит об этом говорить, потому что все это так же романтично, как клизма…

Я взял ее за руку.

— Успокойся!

— Эван!

Я поцеловал ее в губы.

— Как бы я хотела сейчас оказаться в горах Македонии, — прошептала Джулия, — мы бы жили в маленькой хижине вдали от всего мира, ели бы барашка на вертеле, пили бы…что они там пьют? Я бы хотела…

— Не говори больше ни слова!

— Я бы хотела стать на десять лет моложе, ведь девчонкам проще пережить такие перемены в образе жизни. Я бы хотела быть более или менее эмансипированной…

— Помолчи!

— Хорошо.

Спальня у Джулии была крохотная и темная, а кровать — узкая. Мы целовались скорее нежно, чем страстно. Я ощущал тепло ее тела сквозь плотную ткань балахона. Стоило мне попытаться развязать пояс, как она вся напряглась.

— О черт, — простонала она, — только не смотри на меня!

— Что такое?

— Ну… — замялась она. — Это так неромантично! Если ты засмеешься, я не стану тебя осуждать, но никогда не прощу!

И она отчаянным рывком распахнула балахон. На ней было надето красное фланелевое боди вроде закрытого купальника. Я не засмеялся, а только спросил, имеется ли у ее бронетанкового белья нижний люк.

— Да пошел ты!

Но я заверил Джулию, что она в любом наряде выглядит просто сногсшибательно. Она выразила сожаление, что я вынужден лицезреть ее в таком виде, и добавила, что не может позволить мне смотреть, как она обнажается. Я отвернулся и стал стаскивать с себя одежду. К тому моменту, как я расстался со вторым носком, она уже лежала в кровати под Эверестом одеял и пледов. Я прыгнул к ней, и наши тела приникли друг к другу, ища тепла и любви.

Я крепко сжал ее в своих объятьях. Ее губы прижались к моему горлу, а мои пальцы ласкали шелковистую кожу на ее спине и ягодицах. В тот миг это и было самое главное — тепло и близость наших тел, а сумеем ли мы сполна вкусить плодов утренней услады, казалось не столь уж и важным, потому что в этой усладе ведь не было острой необходимости. Да это и не имело особого значения.