Гарпагониада

И действительно, когда он, поддавшись своей страсти, уже подходил к дому, из ворот, слегка покачиваясь, как бы опьяневшая, вышла его любовь, держа сверток под мышкой. Потрясенный Локонов скрылся. Его воображению рисовалась богато убранная комната с прекрасным диваном. Высокий ковер устилал пол этой комнаты, окантованные гравюры Ватто или Моро украшали стены, оклееные матовыми обоями. На столике блестели вина и разноцветная закуска.

Сейчас молодой человек стоял у окна и удовлетворенно насвистывал.

"Должно быть он специалист, - подумал Локонов, - наверное, он хорошо зарабатывает, любит старинные гравюры, собирает редкие книги и слоновую кость, и ему ничего не стоит увлечь девушку. Его комната должно быть сейчас наполнена дымом экспортных папирос. У него, наверное, брюки с безукоризненной складкой.

Локонов посмотрел на свои брюки, они висели, как тряпицы.

- У меня нет ни гроша, и я не могу пригласить ее к себе угостить вином и поговорить об освобождении всего мира, а ей семнадцать лет и она идеалистка.

Локонов не знал, куда ему деться.

Продав башмачки, проведя время на острове, движимый сочувствием к семейству Жулонбина, Анфертьев пришел с систематизатору, принес цветок его жене, посадил дочь Жулонбина к себе на колени и стал угощать конфетками.

Анфертьеф гладил ее по голове и целовал в темечко.

- Вот, вырастешь, - думал он, - и черт знает, что из тебя выйдет.

То, что его высекли, было для Анфертьева убийственной драмой, перевернувшей все его, тогда еще юное и неокрепшее существо. Позор, испытанный им, навсегда исказил его мысль, вложил в душу отвращение ко всему в мире.

Оптимист, превратившийся в пессимиста, всегда убежден, что он больше знает и правильнее чувствует оптимиста. С годами боль как бы утихает и появляется даже гордость, что я, вот, знаю, истинное лицо мира, а другие не знают.

Анфетьев старался не вспоминать тех мгновений после выхода из тюрьмы, когда он почувствовал, что он уж не будет цельной натурой.

Пьяный Анфертьев, гладя дочь Жулонбина по головке, сравнивал себя с девочкой.

- А я видела Мишку! - сказала девочка.

- Какого Мишку, - удивился Анфертьев.

Анфертьев вспомнил медведя с деревянной тарелкой, которого он в детстве очень любил, но все заслонила комната его матери: "коза" большой двухспальный матрас, покрытый шкурами белых коз с множеством вышитых подушек, на котором любила лежать его мать и читать д'Аннунцио; стоящий у окна рояль, вазы фаянсовые и глиняные, весной они наполнялись оранжерейными цветами, поднесенными во время спектакля поклонниками, летом - полевыми ромашками, собранными домочадцами. Анфертьев вспомнил, что в эту комнату его пускали неохотно, что там вечно пили чай, то кто-то декламировал, то кто-нибудь играл на рояле, то мать его пела одна или с молодым человеком, иногда в коридор выносилась мебель и какие-то тети босиком в коротеньких рубашечках бегали под музыку, размахивая руками, и валялись по полу.

Покинув Жулонбина, Анфертьев шел по улице к дому своего детства, наполненному пением, музыкой, запахом цветов, голосом его матери. Он подошел к зеленому зданию и остановился в нерешительности. Свет горел во втором этаже; три крайних окна как раз были освещены. Дворник стоял у ворот и, по-видимому, скучал.

- Нет ли спички, - обратился к нему Анфертьев, - хочешь закури Сафо.

Дворник вынул спички и взял папироску.

- Что же это дом-то не красят? - спросил Анфертьев, весь город нынче красят, а про ваш-то и забыли. Неужели таким облупленным и останется?

- Ничего, попрыскают, - ответил дворник.

- Помню, бывал я в этом доме, - сказал Анфертьев, - большие были квартиры, богатые. Много доходу прежнему владельцу этот дом приносил. Направо жили вот там итальянская певица и присяжный поверенный, масса народу к ним шлялось.

- Да, теперь там инженер помещается, специалист! Жрет так, что просто чертям тошно. Тоже народ к нему шляется. Одно беспокойство. . .

... - Что ж он, изобретатель? - спросил Анфертьев.

- Изобретатель! . . .Какой изобретатель.. . Дворник, затянувшись, с досадой бросил папиросу.

- Всех он нас замучил, спокою нет. Только заснешь - звонок... ворота отпирай.

- Просит, вы, Иван Сергеевич, мне все, что говорят в доме о еде, передавайте. Каждую неделю меня призывает и выпытывает.

- Неужели? - спросил Анфертьев.

- Интересуется едой очень. . . а чего ей интересоваться - зажмурился и ешь. Картинки от карамели собирает. Раз даже мне показывал: "Иван Сергеич, какие вам нравятся? - говорит - "Психологию рабочего класса изучаю". На выпивку в благодарность дал.

Раз я ему угодил - принес картинки от спичечных коробков, должно быть, девочка какая-нибудь в тетрадку эти картинки наклеила. Нашел я эту тетрадку там, в No 14 при переезде. Я ему и отнес - говорю - может, такими картинками поинтересуетесь? Взял, благодарил и при мне кому-то по телефону звонил.

Анфертьев вспомнил просьбу Жулонбина, но какое-то изнеможение напало на него.

- Так, - сказал он и задумался.

Открылась форточка, высунулась голова в красном платке и раздался бабий голос:

- Эй, Ваня, инженер просит дров принести.

- Ладно, - ответил дворник и пошел.

Испытывая изнеможение и робость, постоял Анфертьев перед парадной дверью, покачался.

- Нагрянуть надо. . . Сейчас не могу. . . Сейчас самое главное - выпить. Только бы не забыть. Надо для памяти знак оставить, - подумал Анфертьев.

Он долго шарил в карманах, наконец, вынул огрызок карандаша и клочек бумаги и дрожащей рукой, скрипя зубами, с невероятным трудом вывел адрес инженера и еще какие-то слова для памяти. Вздохнул и, покачиваясь, с головой, опущенной на грудь, со слезами на глазах, все время вздыхая, удалился.

Сознание Локонова заполнил воображаемый специалист.

" - Вот сейчас, когда я ем картошку, - думал Локонов, - специалист там, в зеленом доме, ест итальянскую полендвицу или читает Петрарку, или может быть, наслаждается изданиями "Академии". Наверно, он женолюбив и его посещают всевозможные создания, а он, душистый, одетый во все заграничное, угощает и возвышенно шутит. Вечером он идет на балет или в оперу, или встречается с иностранцами и сияющими глазами смотрит на мир. Жизнь его похожа на тысячу и одну ночь. Конечно ему сновидений не надо. Мне же неприспособленному и чувствующему, что мир ужасен, сновидения необходимы... Что я могу предложить моей возлюбленной, продолжал раздумывать Локонов, - какое палаццо, какими редкостями развлечь, с какими иностранцами познакомить? Сплетни, пересуды, стояние у примуса - вот вся ее будущая жизнь, если она свяжет свою судьбу с моей. Я не обладаю никакой общей идеей, меня уже ничто не интересует. И вот сейчас мой соперник быть может рассказывает ей о своем кругосветном путешествии, o Лондоне, Париже, Генуе и Константинополе и показывает снимки, вот там я был, вот тут на эту гору я взбирался.