Бросок в Европу

Каунас после войны отстраивался заново, так что преобладали в нем бетонные жилые дома, магазины и фабрики, среди которых все-таки встречались старинные здания.

Мой литовский местные жители понимали, и в конце концов мы добрались до нужного нам дома. Жила в нем старая женщина, Хеша Улданса, с мешками под глазами, почечными бляшками на руках и хриплым, надтреснутым голосом.

— Очень приятно вас видеть. Заходите, заходите. Танир, не так ли? Заходите и закройте дверь. Когда мы вновь станем свободными, у нас больше не будет холодной русской погоды.

Мы поболтали о наших общих нью-йоркских друзьях. Когда она вышла, чтобы поставить чайник на плиту, Милан поинтересовался, понимаем ли мы друг друга.

— Неужели это язык? Какой-то набор звуков.

— Он очень похож на латышский.

— Значит, и латышский тоже не язык.

— В них обоих есть что-то от санскрита.

— Пожалуйста!

— Это правда. Литовский и латышский, возможно, два самых древних индоевропейских языка. Не пытайся что-то понять в нашем разговоре. У тебя только разболится голова.

— Уже разболелась.

Хеша вернулась со стаканами чая и маленькими пирожными. Чай был очень хороший, пирожные — так себе.

— Ты хорошо говоришь, — похвалила она меня. — Но, уж извини, долгое пребывание в Америке сказалось на твоем произношении, — она, вероятно, предположила, что я родился в Литве, и разубеждать ее я не стал. — И еще ты говоришь с легким латышским акцентом.

— Правда?

— Это заметно.

— В Америке я общался с латышами.

— Они, конечно, хорошие люди. Жаль только, что их язык — исковерканный литовский.

Латыши, однако, полагали, что литовский язык — исковерканный латышский. В разговоре я упомянул, что нам нужна другая одежда. О документах говорить не стал: с ними в силу возраста Хеша ничем не могла нам помочь. Не могло у нее быть выхода на людей, которые снабдили бы нас фальшивыми паспортами. Вот я и решил: чем меньше она будет знать о наших планах, тем лучше.

Одежду она нам принесла, добротную крестьянскую одежду, а для меня — пару крепких сапог, которые я, однако, надеть не мог. Они подходили к моему новому наряду куда лучше, чем польские ботинки, но я не мог их снять из-за микрофильмов в каблуках. Пришлось поцарапать кожу ботинок, чтобы они не слишком выделялись.

— Танир, я хочу тебе кое-что показать, — сказала она. — Ты будешь очень удивлен. В Америке никто не знает, я никому не говорила. Твой друг, он не литовец, так?

Я подтвердил, что Милан не литовец.

— Тогда пусть подождет здесь, мы скоро вернемся. Ему это будет не интересно. А тебе я покажу. Ничего?

Я перевел все Милану. Он не возражал против того, чтобы побыть какое-то время в тишине. Незнакомый литовский звенел в ушах.

Мы прошли несколько кварталов, потом Хеша свернула в какую-то подворотню, спустилась по темной лестнице, остановилась перед закрытой дверью, достала ключ, открыла ее, переступила порог, втянула меня за собой, закрыла дверь и задвинула засов.

В комнатке без единого окна, освещенной керосиновой лампой, на узкой кровати сидела девочка неземной красоты.

С серьезным личиком, она переводила взгляд с меня на Хешу.

— Минна, это мистер Эванис Танир из Америки. Танир, это Минна, — представила нас старуха.

Минна и я поздоровались друг с другом.

— Ты знаешь, кто она? — прошептала Хеша.

— Разумеется, нет.

— Прямой потомок Миндовга. Ее происхождение подтверждено документально!

— Миндовг...

— Единственный король Литвы. Миндовг уже шестьсот лет как умер, и с тех пор на троне Литвы не было монарха. Поляки навязывали нам ложных царей, это да. Но короля в Литве больше не было.

Миндовг, князь Литвы, действительно существовал и умер в 1263 году. Так что эта золотоволосая девочка действительно могла быть его прямым потомком. Не могу сказать, что я в это верил, но знал: в этом мире все возможно. Впрочем, для меня ее родословная не имела решительно никакого значения.

— Минна для нас очень важный человек, — продолжила старуха. — Ты понимаешь?

— Почему?

Хеша вытаращилась на меня, как на сумасшедшего.

— Неужели не ясно? Когда будет восстановлена литовская монархия, она станет королевой Литвы! — торжествующе воскликнула Хеша.

Я подумал, что литовскую монархию восстановят аккурат в тот день, когда реки потекут вспять, а американский конгресс отменит первый закон термодинамики. В обозримом будущем даже перспективы обретения Литвой независимости выглядели очень туманными, а уж о восшествии на престол династии Миндовгов после семисот лет...

— Поэтому мы держим ее здесь, моя сестра и я. Сестра остается с Минной по ночам, потому что днем она работает, а я прихожу, когда могу. Минну надо прятать от властей, чтобы...

— Один момент, — прервал ее я. — Она никогда не покидает этой комнаты?

— Разумеется, нет.

— Сидит на этой кровати, в этой клетушке и...

— Это удобная комната. Кровать мягкая.

— Не ходит в школу? Не играет с другими детьми? Не дышит свежим воздухом?

— Это опасно.

— Но...

— Властям известно о существовании Минны, — начала объяснять Хеша. — Если ее найдут, то изолируют, как угрозу целостности Советского Союза. Они знают, что для Литвы она может стать символом сопротивления. Если ее найдут, то увезут далеко отсюда, воспитают, как русскую, она забудет литовский язык. Более того, ее могут даже убить.

— Это нелепо.

— Ты в этом уверен? Мы не можем рисковать ее драгоценной жизнью.

— Но она, наверное, ненавидит свою камеру.

— Она всем довольна. Минна — послушный ребенок, она понимает, что в ее жилах течет королевская кровь.

— Но ей же очень одиноко.

— Она видит меня. И мою сестру.

— Но дети ее возраста...

— Это слишком опасно, Танир.

Она продолжала говорить, но я ее уже не слушал. Подошел к кровати, опустился на колени. Минна смотрела на меня своими ясными синими глазами. Золотые волосы обрамляли ангельское личико. Кожа, несмотря на постоянное пребывание в подвале, была свежей и розовой.

— Привет, Минна.

— Привет, господин Таннер.

— Зови меня Ивен, Минна.

— Ивен.

О чем можно говорить с ребенком?

— Сколько тебе лет, Минна?

— Шесть. В марте исполнится семь.

— Ты здесь счастлива?

— Счастлива? — она, похоже, не понимала смысла этого слова. — У меня есть книги. Хеша научила меня читать. И куклы. Счастлива?

— Минна, ты бы хотела отправиться со мной в далекое путешествие? Хотела бы поехать со мной в Америку?

— Америку? — она задумалась. — Но мне не разрешено выходить за дверь. Я навечно останусь в этой комнате, — говорила она на полном серьезе.

— Если ты поедешь со мной, тебе не придется оставаться в этой комнате.

— В Америке есть солнце? Дождь, снег?

— Да.

— В Америке есть дети? Они играют, плавают, ходят в школу? Там есть кошки, собаки, овцы, козы, поросята? Львы и тигры? — она указала на аккуратную стопку книг. — В моих книгах написано, что все это создано для детей.

— В Америке есть все, — заверил я ее.

Она подала мне крошечную ручку, я ее пожал, и Минна просияла.

— Тогда я поеду с тобой.

Глава двенадцатая

Русские делают отвратительные автомобили. Конструктивно вроде бы все в порядке: двигатель, салон, четыре колеса, но ведь нельзя забывать об эстетике. А если поставлена задача выпускать чисто функциональные автомобили, то они должны выполнять возложенные на них функции. Наш выполнял, но со скрипом. Двигатель натужно ревел, картер протекал, самый пологий подъем требовал от автомобиля колоссального напряжения. Хорошее о нем мы могли сказать только одно: болван-хозяин оставил ключ в замке зажигания, а потому украл я его безо всякого труда.

Ехал я на запад, навстречу заходящему солнцу. Милан сидел на пассажирском сиденье, а девочка, о которой мы говорили, расположилась между нами, прижавшись ко мне головкой.