Страница 16 из 133
Тогда же Рузвельт направил Джозефа Дэвиса, богатого демократа вильсоновского толка, своим послом в Москву, чтобы, как он сформулировал, "завоевать доверие Сталина". Начиная понимать, что СССР - растущая сила на международной арене, Рузвельт в июне 1937 года ликвидирует в государственном департаменте крайне антисоветски настроенный отдел восточноевропейских проблем.
Однако эти инициативы едва ли способствовали возвышению авторитета Америки в мире. Причиной была не только их надуманность, но и реалии международной жизни: США не сумели противостоять Японии в Китае. Седьмого июля 1937 года японские войска возобновили наступление на центральные районы Китая, и Соединенные Штаты даже в "войне слов" оказались неспособными произвести впечатление на мир. Государственный департамент провозгласил необходимость мирного разрешения спорных вопросов. Американская администрация в данном случае не имела в виду ничего конкретного, а это означало, что Китаю реальная помощь предоставлена не будет. Посланное шестидесяти государствам заявление госдепартамента с просьбой огласить свою приверженность мирным целям быстро вызвало положительный ответ большинства наций, в том числе Германии, Японии и Италии. Только маленькая Португалия выразила возмущение по поводу того (как говорилось в португальской ноте), что "правительство США странным образом пытается свести решение сложных международных проблем к поискам расплывчатых формулировок". Позицию португальской дипломатии можно было расценивать как угодно, но в ее ответе содержалось значительное зерно истины.
Рузвельт пытался развить свою инициативу, используя положительный ответ мирового сообщества. Он обратился к Муссолини с благодарностью за выраженное желание "мирным образом стабилизировать международную обстановку". Рузвельт говорил комплименты дуче, который уже определял Средиземноморье исключительно как "ностра маре" - "наше море" и который видел в жестах американцев лишь благоглупости.
Фиаско словесных изощрений Вашингтона стало наиболее наглядным, видимо, в августе 1937 года, когда японские войска начали полномасштабное наступление в Центральном Китае. Уместно напомнить, что в это время в Китае находилось 2300 американских солдат - в Пекине, Тянцзине и Шанхае, где располагались американские миссии, - и именно в тех местах японцы начали кровопролитные бои. Рузвельт колебался в поисках ответа от полной пассивности до малых жестов. Было объявлено о посылке еще тысячи военно-морских пехотинцев в Китай "для защиты жизни и собственности американских граждан". Как помощь Китаю это был совершенно пустой жест, да президент и не пытался представить его в качестве военной поддержки жертвы агрессии. Единственное, что еще достойно упоминания - это зондаж возможностей склонить англичан к совместным действиям по умиротворению японцев в Китае. Но и на этом пути Рузвельт, как и глава госдепартамента Хэлл, объявил о своей склонности "сотрудничать на параллельных, но независимых направлениях". Это означало, что, даже пытаясь заручиться английской поддержкой, Рузвельт не обещал собственного энергичного воздействия на японцев. У англичан были свои планы в отношении Японии, они и на этом этапе не исключали возможности сближения с ней и не выступили лидером поддержки китайского сопротивления.
Рузвельту в такой ситуации оставались лишь слова, и первое из серии сильных и памятных слов, произнесенных в период заметного ослабления позиций США в мире, было сказано 5 октября 1937 года в Чикаго. Это знаменитая речь о карантине. "Эпидемия мирового беззакония распространяется, - сказал президент. - Когда эпидемия заразных болезней начинает расширяться, люди обычно создают ту или иную форму карантина для пациентов с целью предотвращения заражения всего сообщества данной болезнью, так же должно быть сделано и в отношении сохранения мира... Мир, свобода и безопасность 90 процентов мирового населения поставлены под угрозу остальными 10 процентами, грозящими сокрушить весь международный порядок и международную законность. Разумеется, 90 процентов, те, кто хочет жить в мире в условиях законности и руководствуясь моральными нормами, которые получили почти всеобщее признание на протяжении столетий, могут и должны найти некий способ для возобладания своей воли". Данная речь была многими воспринята как показатель изменения позиции США, возникновения у американского руководства решимости противодействовать агрессорам в Европе и Азии.
Через неделю после речи о карантине заинтригованный министр иностранных дел Англии А. Иден запросил о ее "точной интерпретации". Он хотел знать, не следует ли предполагать появление возможности совместного бойкота Японии. Понимая, что Гонконг и Сингапур недолго продержатся в случае победы Японии в Китае, английская дипломатия этой осенью начинала склоняться к более решительным антияпонским действиям. В свете этого Лондон и запросил американскую столицу, в какой мере Америка "может предоставить помощь Китаю или оказать воздействие на Японию" - что было бы единственным действенным средством повлиять на агрессора. Рузвельт не откликнулся на английский запрос, он отверг всякое предположение о том, что Соединенные Штаты могут организовать конференцию в Вашингтоне. Смехотворным ныне кажется неожиданное предложение Рузвельта: пусть Бельгия возьмет на себя инициативу в этом деле. Пожалуй, Бельгия, как никто в этом мире, была далека от японо-китайского конфликта.
Но своими словами о карантине Рузвельт все же возбудил общественный интерес к проблеме. Он вынужден был в возникшей ситуации отвечать на ту критику, которая слышалась и внутри страны и извне. Двенадцатого октября 1937 года он в очередной "беседе у камина" напомнил стране: "Между 1913 и 1921 годами я лично был в самом центре мировых событий и в этот период я многому научился - что нужно делать и чего не нужно делать".
Не только в Лондоне гадали о значимости рузвельтовского "карантина". Из своего уединения бывший советник президента Вильсона полковник Хауз также запросил президента, что конкретно тот имеет в виду? Рузвельт, никогда не оставлявший письма Хауза без ответа, вынужден был пожаловаться тому, что, "как обычно, нас бомбардирует пресса Херста и других" и что в целом администрация попала в неловкое положение. Это неловкое положение проистекало из общего неблагоприятного для активной внешней политики климата в Соединенных Штатах. Между тем уже возникала фракция, которая считала, что США не могут оставаться в стороне в то время, когда открываются такие возможности для страны. Один из лидеров республиканцев-интервенционистов Генри Стимсон написал президенту 15 ноября 1937 года, что Соединенные Штаты имеют огромные интересы в Китае и поэтому должны возглавить здесь инициативу по противодействию японцам. "Мы с вами полностью согласны со Стимсоном, - сказал Рузвельт государственному секретарю Хэллу, - но мы все же пока не можем дать ему ответ".
Нужно сказать, что речь о карантине все же имела не только риторические последствия. Запросы англичан, а еще более некоторое изменение английской позиции в отношении Японии, позволили проложить первую, пока еще малоприметную тропу между Лондоном и Вашингтоном. В самом конце 1937 года, а именно 16 декабря, президент Рузвельт попросил посла Британии сэра Роберта Линсея об организации "систематического обмена секретной информацией" между американскими и английскими военными специалистами. С американской стороны последовала просьба об обмене мнениями по поводу выработки планов на случай возможной совместной блокады Японии. Президент заявил своим министрам, что Соединенным Штатам и Англии следовало бы иметь общую позицию противодействия Японии и создать линию обороны, проходящую от Алеутских островов до Сингапура. С его точки зрения, такие действия могли бы поставить Японию на колени в течение одного года. Из американских и английских дипломатических шагов видно, как постепенно возникает взаимопонимание в отношении того, что нужно делать на Дальнем Востоке. Англичане почувствовали слабость своих морских коммуникаций здесь, американцы же ощутили тревогу за свою колонию Филиппины. Разумеется, полная победа японцев в Китае сместила бы баланс сил в Азии и поставила бы под угрозу интересы обеих англосаксонских держав.