Страница 119 из 133
Американские потери были значительно меньше - 32 тысячи человек.
Согласно статистике американской группы по изучению эффекта стратегических бомбардировок, изменение общественного мнения в Японии происходило следующим образом. В июне 1944 года, перед падением Сайпана, пессимизм выказывали лишь 2 процента японского населения. После первых крупных рейдов американских Б-29 в декабре 1944 года - 10 процентов. После перехода к стадии массированных бомбардировок в марте 1945 года - 19 процентов. (Число разуверившихся в победе увеличилось до 46 процентов в августе, когда СССР вступил в войну и судьба конфликта на Тихом океане была решена.)
Последней крупной битвой на островах была высадка 1 апреля 1945 года на Окинаве 183 тысяч американцев, которым противостояли 140 тысяч японцев. На флот вторжения обрушились девятьсот тридцать камикадзе, они уничтожили десять миноносцев и один легкий авианосец и повредили более двухсот других судов. На пути к Окинаве американцы потопили флагман японского флота суперлинкор "Ямато" (водоизмещением в 64 тысяч тонн), чьи пушки калибра 18,1 дюйма, крупнейшие в мире, так никогда и не нанесли удар по достойной цели. Битва за Окинаву продолжалась почти три месяца. Захват Окинавы ставил на повестку дня вопрос о высадке на собственно Японские острова.
В складывающейся ситуации президент Рузвельт решил, что необходима новая встреча с советским руководством. Место было согласовано быстро Крым. Премьер-министр Черчилль пришел в восторг от решения президента. Он считал, что давно пора определить главные параметры послевоенной силовой ситуации. Почти игриво Черчилль писал (рифмуя фразы) Рузвельту, что встретит его на полпути, на мальтийской набережной: "Станем тверже стен. От Мальты до Ялты. Никаких перемен".
А в Токио император Хирохито тоже в эти же дни показывал принцу Коноэ свои стихи: "Высшим является тот момент, когда мир погружается в тишину и безграничная глубина купается в лучах утреннего солнца".
Лишь Рузвельту, пожалуй, в январе 1945 года было не до стихов. Этот месяц всегда тяжел для американского президента: формирование годового бюджета, составление ежегодного послания стране, определение законодательной программы правительства, новые назначения. Над всеми традиционными заботами висело теперь главное предстоящее событие - пик дипломатической борьбы - встреча со Сталиным и Черчиллем.
В середине января 1945 года де Голля ожидало новое разочарование: французские представители не были приглашены на Ялтинскую конференцию. Раздраженный генерал недвусмысленно предупредил: "Временное правительство Французской республики вполне очевидно не может считать себя связанным какими бы то ни было решениями, принятыми без него".
На пресс-конференции 25 января де Голль снова усилил проанглийское направление своего курса в западном союзе. Он заявил, что ныне или когда-нибудь в будущем, но Франция и Британия должны определить природу своего союза, заключив двусторонний пакт. Эти слова как бы свидетельствовали о существовании негласной договоренности, нуждающейся лишь в протокольном оформлении.
Пытаясь капитализировать связи с Британией и недавний, заключенный в декабре 1944 года, договор с СССР, французское руководство стремилось изменить американскую позицию, добиться обращения с Францией как с полноправной великой державой, но тщетно. Прибывший в конце января 1945 года в Париж ближайший советник Рузвельта Гарри Гопкинс вопреки своему дружественному тону сделал для французов ясным, что США преградили им путь на совещание в Ялте. В беседах с Гопкинсом де Голль обвинил США в препятствовании восстановлению Франции в ранге великой державы.
Гопкинс прибыл в Париж, собственно, чтобы помочь французскому правительству "проглотить пилюлю" отказа от приглашения в Ялту. Беседы Гопкинса с французскими руководителями проливают свет на состояние американо-французских отношений после октябрьского признания. Вот свидетельство генерала де Голля. "Я смотрел на Гарри Гопкинса, и мне казалось, что я снова слушаю президента Рузвельта, говорившего со мною о Франции шесть месяцев назад в Вашингтоне. Но тогда освобождение еще предстояло. Я и мое правительство заседали в Алжире. У американцев были еще какие-то основания сомневаться в настроении метрополии. Теперь все прояснилось. Мир узнал, что наш народ желает принять участие в борьбе до победы, мир узнал подлинную силу нашей возрожденной армии, увидел, что я утвердился в Париже на гребне волны национального энтузиазма. Но убедились ли Соединенные Штаты, что Франция способна снова стать великой державой? Желают ли они действительно помочь нам в этом? Вот те вопросы, которые, по крайней мере с французской точки зрения, довлели над настоящим и будущим наших отношений с ними".
Обращаясь к Гопкинсу: "Для нас вот что главное: в смертельных опасностях, которые нас, французов, подстерегают с начала века, у нас не сложилось впечатления, что Соединенные Штаты связывают свою судьбу с судьбой Франции, что они желают видеть ее великой и сильной, что они сделали все, что могли, чтобы помочь ей быть такой".
Де Голль заявил, что решения "тройки", не согласованные с Парижем, будут неприемлемы для Франции.
В январе 1945 года произошла утечка атомной информации, которая потенциально могла увеличить значимость Франции в союзной, дипломатии Рузвельта. Один из французских физиков - Ханс фон Хальбан, участвовавший в канадской секции манхеттенского проекта, выехал (вопреки всем усилиям генерала Гроувза) во Францию, где виделся с П. Жолио-Кюри. Теперь Рузвельт не исключал того, что де Голль будет требовать от него права участия Франции в манхеттенском проекте. Тогда американцам было бы сложнее использовать атомное оружие в дипломатических усилиях против СССР.
В противодействии американскому курсу де Голль полагался на англичан, думавших о западноевропейском противостоянии США. Английское влияние сказалось на встрече американского и британского лидеров в преддверии Ялты, на двусторонней Мальтийской конференции. Здесь было решено, что Франция получит зону оккупации в Германии. Подобным же образом Черчилль и Иден высказались за предоставление Франции прав решения германского вопроса и в Ялте.
Возможно, в эти дни Рузвельт достиг последней ступени своих физических возможностей. Объективные наблюдатели (Ф. Перкинс и некоторые другие) отмечали, что костюмы стали велики президенту, его лицо заострилось, глаза запали. И те же наблюдатели говорят, что президент был в хорошей эмоциональной форме, он был весел и даже беззаботен.
Многие запомнили слова своего президента, сказанные в день последней инаугурации: "Мы, американцы, сегодня вместе с нашими союзниками проходим период чрезвычайного испытания... Если мы пройдем это испытание - успешно и с честью - мы решим задачу исторического значения... Я помню, как мой учитель, доктор Пибоди, говорил - в дни, которые сейчас кажутся нам спокойными и безмятежными: "Дела в жизни не всегда идут гладко. Иногда мы возносимся до небес - а затем все меняется и мы устремляемся вниз. Главное, что следует запомнить, это то, что развитие самой цивилизации всегда идет вверх; что линия, проведенная через пики и падения столетий, всегда будет направлена вверх" ...И сегодня в этом военном 1945 году мы, заплатив страшную цену, должны извлечь урок. Мы знаем теперь, что не можем жить отчужденно в мире; что наше собственное благосостояние зависит от благосостояния других наций, расположенных далеко от нас. Мы извлекли урок, что должны жить как люди, а не как страусы и не как собаки в укрытии. Мы научились быть гражданами мира, членами человеческого сообщества. Мы научились простой истине, выраженной Эмерсоном: "Единственный способ иметь друга - быть им". Мы не получим продолжительного мира, если будем относиться к другим с подозрением и недоверием - или со страхом. Мы можем преуспеть только в том случае, если мы будем относиться к другим с пониманием, и доверием, и мужеством, которое питается убеждением".
Многое теперь зависело и от самого президента. Крымская конференция, на которую он направился, получила название "Аргонавт". Неистощимый Черчилль придумал это название, полагая, что они с Рузвельтом отправляются на черноморские берега за золотым руном. Рузвельт ответил в Лондон согласием: "Вы и я - прямые наследники аргонавтов".