Дебри

Он дочитал до конца. Значит, настала великая победа. Он двинулся дальше, не выпуская из рук обрывок газеты. И снова донеслись до него далекие крики. Наверное, подумал он, люди празднуют победу, триумф Справедливости. Ему страстно захотелось стать частью их праздника, ликовать вместе с этими людьми, он почувствовал, как прорастает в нем нежность, словно робкая зеленая былинка пробилась сквозь булыжники мостовой.

Между домами сгустилась тень. Высоко, в последнем зареве заката, стрижи вычерчивали стремительные зигзаги. Еще через несколько кварталов он увидел, что начали зажигать уличные фонари. И снова послышался приглушенный как будто ватным одеялом рокот на северо-востоке, один, два, три, четыре взрыва, через равные промежутки времени. Внезапно его осенило: это может быть артиллерия. Ну конечно, глупо, что он сразу не догадался.

Потом он подумал: Вот что слышал мой отец.

Наверное, мятежники атакуют город. Потому так пустынно вокруг.

Да нет же, ведь была великая победа. В газете сказано о великой победе. Он остановился и опять приблизил к глазам клочок бумаги, вчитываясь в слова. Потом попытался отыскать дату. Наверху страницы нашел:

10 июля 1863 г.

Пять дней назад, подумал он. Ну да, сегодня же пятнадцатое. Наверное, Ли вернулся. Говорят, его невозможно победить. Но Юг далеко отсюда. Он знает, он изучал карты. И пять дней - даже для Ли - срок слишком малый, чтобы развернуть войска, нанести ответный удар, победить и добраться сюда. Но что это, если не враг?

Он поспешно зашагал дальше.

И на следующем углу он это увидел.

Оно свешивалось с фонарного столба, и, подходя, он не сразу понял, что это такое.

Оно висело там совершенно неуместно. Висело как пустой мешок с завязанной горловиной, верхняя часть которого над туго затянутой бечевой завалилась набок. Вот что ему сначала показалось. Разум его сколько мог цеплялся за этот образ. Потом он понял, что это силуэт человека. Это был человек, и заваленная набок верхняя часть мешка над туго затянутой бечевой была головою, склоненной грустно, растерянно, недоуменно.

Задрав голову, он вглядывался в это лицо, вскоре у него самого кровь застучала в висках, дыхание перехватило, и он почувствовал, как в агонии выкатывались эти глаза, темнело лицо. Потом, глядя на это лицо в угасающем зареве заката, он постепенно начал осознавать, что фокус его внимания расширяется, расходится от лица, как круги на воде от брошенного камня. И в этом расширяющемся фокусе он увидел, что чайка парит над крышами, исторгая крик. А ещё увидел, что одежда наполовину сорвана с тела, или порезана, и сквозь прорехи проглядывает темная плоть. Вначале он подумал, что это цвет засохшей крови. Но затем поглядел вниз. Болтающиеся голые ноги были темно-коричневыми. Он снова взглянул на темное лицо. И тогда понял.

Это было лицо чернокожего. Так он впервые встретился с негром.

И в момент узнавания ощутил, что боль сочувствия, пронзившая его, когда он посчитал темноту кожи следствием смерти от удушья, сразу притупилась. В порыве стыда, даже отчаяния, он подумал, что стоило ему узнать, что это цветной, как глубочайшее, инстинктивное сочувствие к брату по крови начало ослабевать. Неужели столько во мне подлости? - спрашивал он себя. - Неужели?

Желая что-то исправить, он снова принялся изучать лицо, осматривать тело. Он увидел, что одежда действительно порезана, и тело покрыто глубокими ранами. В полутьме он не сразу это понял. Высыхая, кровь становится темной, подумал он, как темная кожа.

Кровь засохла, темная кровь на темной коже. Потом он увидел, как последняя, медленно набухавшая капля упала с ноги. Он посмотрел на ногу. Пальцы были отрезаны. Взгляд его скользнул выше, на связанные впереди руки. Сначала он думал - если он вообще что-то думал - что пальцы сжаты. Теперь он разглядел. Пальцев просто не было.

Он обнаружил, что разглядывает увечья жадно, благоговейно, как будто надеясь, что в сердце у него что-нибудь произойдет. Однажды, ещё мальчиком, в Баварии, он видел старика, который остановился у маленькой придорожной часовенки, упал на колени и стал смотреть на раны Христовы. В это время он, мальчишка, прятался за кустами и подглядывал. Старик смотрел больше часа. Наконец подполз на коленях и поднялся, чтобы прижать губы к ране на боку. Адам тогда гадал, чего старик так долго ждал. Сейчас он вспомнил этот случай и подумал, что теперь, наконец, после всех неверных ответов у него есть правильный. Старик ждал, пока что-то произойдет у него в сердце.

Интересно, произошло ли что-нибудь в сердце того старика.

В его собственном сердце сейчас ничего не происходило. Ничего, кроме иссушающего, удушливого, мучительного стыда за то, что ничего не происходит.

Он перешел улицу и сел на обочину, глядя на тело. Может быть, ещё произойдет. Чайка вернулась, - на этот раз она летела выше, - крикнула и пропала в сгущавшейся тьме. Подошла собака и стала лизать камни под висящими ногами. До ног она не дотягивалась. Он заставил себя встать и прогнать собаку. Вернулся и сел.

Трое ребятишек, чумазых, нечесаных, неухоженных - две маленькие девочки лет семи и девяти тащили за руку голозадого двухлетнего мальчонку подошли и остановились поглазеть на труп. Он снова поднялся и пошел к ним, размахивая руками, сам не зная зачем. Хотел спросить, что случилось? Или прогнать?

Так или иначе, они убежали, таща мальчика за обе руки. Он вернулся на обочину. Дети, пробежав квартал, запели песенку. При скудном свете уходящего солнца он видел, что к ним присоединились ещё двое ребятишек и начали водить хоровод, дергая за руки малыша.

Если бы что-то произошло, он смог бы встать и отправиться дальше, думал он. Если бы что-то произошло в его сердце.

Потом он сообразил. Южане - должно быть, они вернулись! Это многое объясняет. Они прорвались в город. Может, не сам Ли, но грозный предводитель его кавалерии. Как там его зовут? Стюарт - вот как. Он представил себе, как кавалерия мятежников скачет по городу. Они повесили этого одинокого негра - для устрашения. Они проскакали дальше и разожгли пожары на северо-востоке. Да, вот чьих это рук дело - южан.