Страница 28 из 61
Если посмотреть историю театра, то видно, что театр становился победителем - завоевывал зрителя - тогда, когда форма соответствовала смыслу спектакля. И, скажем, знаменитый "Егор Булычев" вахтанговский был интереснее мхатовского.
Там, во МХАТе, была такая глубокомысленность, какая-то глубинная корневая система, которая в конце концов навевала скуку и тоску. А у нас была труба пожарного, двухэтажный дом, танцы самого Егора Булычева, яркое мизансценирование. За всем этим сохранялась и социальная сторона, но и увлекала и радовала зрелищность.
Сейчас и все пришли к истине: театр - прежде всего зрелище. А вахтанговцы это проповедо-вали всегда. Хотя в тридцатые годы пережили они гонения, запреты, были обвинены в формализ-ме, "чуждом советскому социалистическому искусству" все за ту же свою яркую зрелищность, солнечную, какую-то детскую бездумность, которой и радовали зрителя. Тогда и "Принцесса Турандот" была запрещена, даже упоминать о ней было можно, лишь противопоставляя ее нездо-ровые формальные изыски - здоровому соцреализму.
Да, вахтанговские спектакли - прежде всего яркость и увлеченность самой игрой. Да, может быть, не особая глубина. Может быть, не особая задумчивость, что ли... И есть в них, вероятно, и некоторая поверхностность. В чем и упрекали театр критики. В пятнадцатилетнюю годовщину нашего театра критик Алперс определил работу театра как "скольжение по поверхности" и пенял вахтанговцам: "Ну, сколько же можно жить на лаврах "Турандот"?! Где глубина и реализм?!"
Конечно, и на "вахтанговском" пути случались у театра неудачи. Когда зрелищность не опи-ралась на содержательность, на правду чувств, тогда не спасала и внешняя веселость и блеск. Вот, скажем, два спектакля: "Много шума из ничего" и "Два веронца". Первый бездумный, прозрач-ный, смешной, озорной и веселый - вахтанговская цветущая ветвь. И этот спектакль вошел в историю театра.
А когда играли "Два веронца", спектакль получился "одним из" и не более того, ибо в нем не получилось веселости, иронии, увлечения и солнца, а было просто некое среднеарифметическое решение.
И так в нашем театре это вахтанговское начало, присутствуя, как бы все время меняет насы-щенность цвета: то он гуще, сочнее, то он светлее, вот, кажется, сумерки... и - снова вспышка!
Я считаю, что одно из самых скандальных, нахальных, даже бесстыдных произведений вахта-нговцев - "Стряпуха" А. Софронова. Больше мути среди всей мути, какую мы в иные времена играли, не придумать! Но! Рубен Николаевич Симонов сделал такой буффонный, фарсовый спек-такль про колхоз, что зрительный зал изнемогал от хохота. Как сказал Ростислав Янович Плятт: "большего идиотизма я не видел, но и ничего более смешного - тоже".
Зрители буквально катались от хохота. Они понимали, что все это муть собачья, никакого отношения к жизни колхоза она не имеет, какие там, к черту, колхозники: идет игра "понарошку", розыгрыш, водевиль, но это по-вахтанговски!
Публика ломилась на спектакль.
Кстати, "Стряпуха" больше не была поставлена нигде. Она всюду проваливалась, потому что не выдерживала серьезного отношения. А вахтанговцы просто шалили, творчески хулиганили, и в этом оказался залог их странной победы. Да, тут не принципиальная победа театра - одна из проходящих, но в ней отразилось то, в чем силен Вахтангов.
Были у нашего театра и своеобразные вывихи: так, одно время мы проповедовали поэтич-ность, поэтичный театр. Но эта поэтичность возникла во время жесточайшей борьбы театра за право быть свободным в выборе своего лица. Это время совпадает с возникновением "Таганки" и "Современника".
А мы в это время занимались экзерсисами поэтичного, можно сказать, надземного, надчело-вечного, наджитейского парения... Мы на этом дико погорели, откровенно говоря. Мы стали страшно отставать. От самого времени отставать. Такова плата за измену самим себе.
Думается мне, что загадка "Принцессы Турандот" - это загадка спасательного круга куль-туры, и не только театральной. Культуры в широком смысле этого слова. Ведь поразительно: в истории только нашей страны как ни равняли всех под одну гребенку; как ни запрещали то одно, то другое в литературе, в изобразительном искусстве, в театральном: то формализм, то романтизм, то любовь объявляли буржуазной пошлостью, то клеймили так называемый "абстрактный гума-низм" - как на языке партийных чиновников называлась доброта, жалость, снисхождение к сла-бому, нежному, - бережное отношение к близким, к природе... Одним словом, как ни пропалыва-ли ниву культуры, удаляя все непохожее на дозволенное свыше, искусство, культура, театр - как одно из явлений культуры - существовали. Не исчезали деятели культуры. Они не могли исчез-нуть по той простой причине, что без них, без искусства, культуры не может существовать общес-твенный организм. Они - как белые кровяные клетки для нормальной жизнедеятельности. Без искусства, без литературы, без песни, без сказки, без анекдота общество погибает. Оно как бы теряет память. Наступает амнезия у целой нации, страны. Поэтому должно быть хоть послушли-вое, но искусство. А в послушливой среде искусство держит уровень и достоинство за счет непослушливых мастеров. Героических мастеров. Была бы среда: в среде непременно что-то да заведется, не предусмотренное инструкцией.
Когда-то отброшенное властной рукой начальства, искусство театра, полузадушенное, оскор-бленное, - как Мейрхольд с его "формалистической эстетикой", как наша "Турандот" - вновь возвращается, вновь живет, пусть и в ином обличье, современником иной поры, через десятилетия. Мы вернулись к Мейерхольду в спектаклях Юрия Любимова, в работах Некрошюса, Додина. Уж не говоря о вахтанговском, "турандотском" формализме.
Все возвращается на круги своя.
III. Достоинство человека и память народа
О другом, как о себе
Культура... Говоря о культуре, стоит заметить, что это не просто начитанность, знание текс-тов, фактов, картин, музыкальных произведений и так далее... Я знаю очень много начитанных людей, но таких мерзавцев, не приведи Господи. И напротив, сколько встретил я, особенно когда снимался в фильме "Председатель", в деревне темных старух - благороднейших, человечнейших, интеллигентнейших, если вложить в это слово то понятие, что человек думает прежде всего не о себе, а о стоящих рядом, о других. В них был и такт, и добро, хотя жизнь у них всех сложилась сумасшедше тяжелая. Особенно после войны, когда в колхозах все было разрушено, разграблено, сожжено.
Говоря "культура", я имею в виду культуру не начитанности, не наслышанности музыкой, не "навиданности" изобразительным искусством - это все лишь часть культуры, если можно так выразиться, ее надстройка, а собственно культура, база ее - это уменье жить, не мешая другим, это уменье приносить пользу, не требуя за то златых венков. Это уменье свою жизнь прожить разумно, не наказав никого, не испортив никому жизнь, - вот что такое, мне кажется, культура, личностная основа культуры. И, наверное, еще подчинение традициям, законам, вере.
А вот когда ничему не подчиняются, ничему не верят, никого не любят, то при этом и прочи-танная тонна книг, и сотни увиденных спектаклей и прослушанных концертов не дадут человеку не то что культуры, простой цивилизованности. Он такой же бандит, разрушитель, как и тот, что берет в руки топор и разит, убивает из-за каких-то там модных штанов, куртки, денег. Культура прежде всего воспитывает не манеру поведения, а манеру жизни, манеру воспринимать мир как целое, в котором твое "я" - лишь часть. Но эта малая часть, это твое "я" - единица значимая и ответственная, не безразличная ни для тебя самого, ни для всего общества в целом. Только такое ощущение себя в мире образует личность с чувством собственного достоинства. Без этого чувства распадаются в обществе межличностные связи, и само общество превращается в толпу - безот-ветственный, готовый на все сброд.
Один мой знакомый, хороший, мудрый школьный учитель говорил, что он свою работу с за-пущенными подростками начинает с попыток пробудить в них чувство собственного достоинства. Если это удается, ребенок спасен: он будет учиться, он начнет развиваться в человеческую сторо-ну, все больше и быстрее набирая очки для самоуважения. И учителю остается лишь поддержи-вать его в этом направлении, и чаще всего эта миссия учителя сводится к защите такого подростка от окружающих взрослых, коллег-учителей, а то и родителей. К сожалению, видимо, слишком мало среди нашего учительства таких, как этот мой знакомый, судя по тому, каковы нынче наши подростки, да и их родители. И это уже превращается в порочный круг: от родителей к детям, которые в скором времени и сами становятся такими же родителями, почему-то забывая, от чего они страдали в своем детстве...