Страница 58 из 59
Год? МОРАЛЬ: пакет с дьявольским даром содержал лишь несладкую скорбь. Комфорт и уют, новая жена, пополнения рода Солово. Однако… купание привлекает все больше и больше
В 1525 году Франциск I, король Франции, все еще проливал горькие слезы по утраченной свободе и части армии, погибшей при Павии. На Капри адмирал Солово и фемист продолжали обсуждать ход событий.
— Диббук недолго протянул после того, что вы сделали с ним, — говорил фемист. — Он пал перед еще более беззастенчивым духом, и после того перевороты сменяли друг друга. Сперва еще были умеренные, а потом пошло… радикалы и так далее. Чего можно ожидать от убежденных индивидуалистов? Мне сказали, что одно время существовала даже партия миротворцев.
Солово не проявил интереса к известиям о космических результатах своих трудов: по-видимому, смена закуски целиком привлекла к себе его внимание.
— Итак, адмирал, — промолвил гость, собственными усилиями поддерживая разговор, — на что похожа жизнь, если проводить ее дни в отчаянии?
— На ежедневное упражнение в стоицизме, — отрывисто ответил Солово, — а иногда на испытание… отсюда и возникло мое решение принять ванну. Я обнаружил, что не могу больше продолжать такое существование.
— Значит, ни повторная женитьба, ни маленькие дети, ничто не может отвлечь вас? — поинтересовался фемист явно без особого сочувствия.
— Буквально на мгновения — сексуальное сближение на первых этапах союза, прежде чем успела поблекнуть новизна, — и при рождении детей… Только тогда. Мое проклятие перевешивает даже их очарование. — Помедлив, Солово спросил: — Надеюсь, мою семью — родню и всех прочих — оставят в покое?
— Да, мы не будем привлекать ваших кровных и приемных детей. О них ничего нет в Книге, к тому же времена меняются. Теперь мы разыскиваем других.
— Рад слышать. В них моего немного, нечем привлечь ваше внимание.
Фемист с укоризной глянул на адмирала.
— Но они живут в нашем мире, — сказал он. — А способны ли вы отыскать в своем сердце прощение за родителей?
— И всю семью, — добавил Солово.
— …и всю семью, — согласился фемист.
— Нет, — ответил адмирал.
Уэльсец пожал плечами и отвернулся.
— Холодное, холодное сердце, — пожаловался он наконец, но тем и ограничился. Актерам не обязательно любить режиссера, ставящего пьесу. Феме расставались только с изношенными персонажами. Уэльсец подкрепился еще одним бокалом и неразумно огласил некоторые мысли.
— Мы предоставили вам более интересную жизнь, чем сделали бы они. Без нас вы при своем стоицизме ограничились бы пустыми угрозами… крошечным кулачком, грозящим тьме кромешной. Хотите вы того или нет, мы наделили вас кое-чем, достойным веры. Семья же ваша ограничилась бы лишь отчасти искренним следованием традиции.
Солово быстро взглянул на него.
— И что, — наконец отрезал он, — наделяет вас такой безумной уверенностью… почему вы считаете, что знаете, во что я верил?
— Должен признаться, — проговорил фемист шутливым тоном, — этот вопрос послужил предметом некоторых спекуляций. Мы не предавали этому особого значения, но…
— Я никогда не был теологом, — перебил его адмирал, шокированный тем, что обнаруживает желание внести ясность в столь тайный вопрос. — Но не могу смириться, когда от меня требуют чистеньким оставить материальный мир. Подобное условие слишком жестоко для этой грязной Вселенной. Мужчина делает то, что должен сделать, и тогда — только тогда, — когда может это сделать. И я не могу поступать иначе.
— И когда позволяли обстоятельства, — насмешливо продолжил уэльсец, когда берег был чист, вы поднимали глаза к небесам. — Он взмахнул, указывая на безоблачную синеву.
Солово кивнул.
— У меня была своя вера, собственные представления о ней, прежде чем вы объяснили мне систему ваших взглядов, а Микеланджело составил список плененных богов.
— Я по-прежнему считаю наше невежество простительным, — сказал фемист. — Чтобы идти дальше, нужны свидетельства, а их почти что нет. Похоже, все то, во что вы верили, никоим образом не отразилось на ваших поступках.
Адмирал позволил себе излишество, приступив к объяснению.
— Это слишком упрощенно, — начал он. — Я считал, что жизнь — это «юдоль печали», суровая к неудачникам… об этом позаботились вы. Я надеялся, что Церковь права, и страшился, что истины нет и дозволено все.
— Все эти утверждения не мешают вам доживать на земле свои годы.
— Отсюда, где я нахожусь, жизнь представляется мне чередой пустяковых соглашений и компромиссов.
Фемист так и булькнул смешком.
— Чушь, адмирал. Это слова Диббука. Ни грехи ваши, ни добродетели крохотными не назовешь. Временами — при всей вашей невозмутимости — вы, подобно титану, шагали по земле.
— Ну, это вы говорите.
— Мы это утверждаем. Вы изменили курс истории на градус-другой. Кто сдвинул с места первый камень, породивший обвал Реформации, кто заказал художнику роспись свода Сикстинской капеллы, кто сразил двух божков, Te Deum'a и Диббука, и приклеил Тюдоров к пошатнувшемуся под ними трону? Без вас мир сделался бы иным и не столь отвечающим нашим вкусам.
— Почему-то ваши слова звучат не слишком утешительно.
— Не пытайтесь отречься от своих творений, адмирал: это ваши дети. С гордостью признайте свое отцовство. Быть может, вас убедит в собственной значимости то, что в зале цитадели Феме, в котором так давно вы приняли посвящение, будет воздвигнуто ваше мраморное изваяние. Там станете вы в классической одежде возле Марса и Гор-Адриана, чтобы следить за новыми поколениями наших людей. Мы будем рассказывать им о вас, и вы сами увидите, как свет восхищения вспыхнет на их лицах.
— Это до тех пор, — ответил Солово, не испытывавший благодарности, никаких подобающих такому случаю чувств, — пока они не обнаружат во мне каких-либо признаков жизни.
— Да, это возможно, — согласился фемист. — После вашего ухода мы намереваемся переселить ваше ка[96] в каменное изваяние. В книге Гермеса Трисмегиста представлены средства для этого; подобное уже осуществлялось. Мы не хотим расставаться со своими блестящими слугами. Заточенная в статую ваша полубожественная суть сумеет различить проблески будущего величия в тех, кто будет проходить мимо нее, как это случилось с вами. Конечно, это лучше, чем Гадес или забвение, ожидающее остаток вашей души.
— Ни в коем случае. Я полностью запрещаю подобное!
— Простите. Но торговаться не о чем. Вы хотите увидеть Книгу сейчас, перед уходом?
Адмирал не видел оснований для дальнейших возражений, однако отметил, что разум сохранил любопытство даже на пороге разлуки с жизнью.
— А зачем иначе вы везли ее? — проговорил он.
Фемист произвел пасы руками, и из ниоткуда возник увесистый том, прочно покоившийся на… собственно, ни на чем. Вокруг да около книги воздух кишел едва заметными красно-пурпурными завитушками, признаками присутствия демонов-хранителей Книги.
— Читайте и просвещайтесь, — услышал Солово. — Вы заслужили это.
Ограничившись буквально намеком на нерешительность, адмирал поднялся и отправился принимать великую честь. Ощутив разрешение, цветные волокна расступились перед ним без особой охоты, оставив по себе трупный запах.
На ощупь книга ничуть не отличалась от прочих из библиотеки Солово, однако переплетена была так, что могла сохраняться длительное время и использоваться в течение не одной цивилизации. Подняв тяжелую обложку, адмирал, мало заботясь о прошлом, обратился к последней части тома.
Фемист присоединился к нему.
— А вот это, — указал он на стих, — еще должно свершиться.
— «Св. Петру, — прочитал Солово не без затруднений, поскольку пренебрегал изучением ранних форм греческого, — будет… явлено Солнце, Sol Invictus,[97] он совершит… э… путешествие по Риму. Церкви?»
96
телесная душа по египетским верованиям
97
непобедимое Солнце (лат.)