Страница 102 из 133
- Сегодня я не смогу, - сказал Ник. - Очевидно, я буду занят.
- Ну, тогда завтра. А если сегодня вы вдруг окажетесь свободны, позвоните мне.
- Сомневаюсь, чтобы я был свободен. Между прочим, Валя тоже вернулась из Академии?
Гончаров взглянул ему в глаза и снова сел, как человек, которому предстоит выполнить дело, требующее особой методичности.
- Нет, - сказал он. Голос его был негромок и спокоен, но тверд. - Она уезжает туда вместе с другими.
Ник не мог выговорить ни слова. Он был так потрясен, что у него перехватило дыхание. Изумленный силой нахлынувших на него чувств, он мог только молча глядеть в эти спокойные карие глаза, не отрывавшиеся от его лица и не дававшие отвести взгляд. Говорить было трудно, и он сам заметил, что его срывающийся голос почему-то звучит резко и требовательно.
- Но почему? Почему именно Валя?
- Потому, что отправляемые схемы - это, по существу, ее работа. Потому, что новые схемы будут, по существу, ее работой. Потому, что если придется писать доклад о пересмотре предыдущих результатов, то по справедливости надо дать ей возможность быть среди тех, кто исправит наши ошибки. А также потому, - добавил он чуть-чуть резче, - что она сама очень хотела поехать.
Снова зазвонил телефон.
- Если это из бюро обслуживания, - сказал Гончаров, - вы можете теперь окончательно отказаться.
В трубке послышался женский голос, говорящий по-русски, но так быстро, так взволнованно и ласково, что Ник не сразу узнал Валю. К сердцу его бурно прихлынуло облегчение.
- Ник! - радостно кричала Валя. - О, Ник! Как я рада, что застала тебя! Слушай, Ник! У меня ужасные новости. Я уезжаю. Ты знаешь?
В первый раз, она обращалась к нему так интимно, и от этого неожиданная радость стала еще острее. Звоня через коммутатор, она без стеснения говорила ему "ты", "тебя", "знаешь". Никто, никогда, ни на одном языке не называл его на "ты", и Нику, за всю свою жизнь привыкшему к сдержанному английскому "you", казалось, что она целует и ласкает его; но, изо всех сил стараясь справиться с волнением, он смог выдавить из себя только безжизненное "Да, я знаю" по-английски, потому что за ним неотступно следили карие глаза Гончарова.
- Я не могла не поговорить с тобой до твоего отъезда, - скороговоркой продолжала Валя. - Через несколько минут будет посадка на самолет.
Эти слова, сильнее, чем все, что говорил Гончаров, заставили его почувствовать, что угроза ее отъезда реальна, неотвратима; ему хотелось крикнуть: "Где ты, Валя? Где ты? Я хочу быть с тобой!", - но в горле у него застрял комок, и слова "Я рад, что вы мне позвонили" прозвучали довольно спокойно.
Валя помолчала - она наконец догадалась, в чем дело.
- Вы не один?
- Да.
- О!.. - послышался в трубке замирающий вздох, проникнутый горьким разочарованием, но затем она горячо заговорила: - Ну и пусть! Тогда я сама скажу все, что хочу. Вы понимаете, почему я должна ехать, правда? Все это так для меня трудно! О, Ник, Ник! Я просто не могла больше выдержать, хоть и прикидывалась мужественной. Я люблю вас, Ник. Я хочу сказать вам это, прежде чем уеду. Я люблю вас. Пожалуйста, не говорите ничего. А я говорю это, потому что не могу иначе. У меня переполнено сердце. Но я не хотела оставаться в Москве и видеть, как вы уезжаете.
Слушая ее, Ник прикрыл глаза и заслонил их ладонью.
- Но видите ли, я не уезжаю, - тихо сказал он. Гончаров по-прежнему не сводил с него взгляда.
- Что? - воскликнула она в смятении. - Что вы говорите, Ник, милый? Вы не уезжаете в четверг? - У нее не хватало дыхания. - Сколько вы еще здесь пробудете?
- На сколько дней я остаюсь? - спросил он Гончарова, не выказывая кипевшего в нем гнева.
Гончаров пожал плечами.
- Посмотрим, что вам поставят в паспорте. Да не все ли равно? небрежно произнес он. - Скажите ей, что закажете билет еще раз, когда придет время, вот и все.
- Я еще не знаю, - сказал Ник в трубку. - Вероятно, недели две.
- Только?.. Я не успею вернуться. Но я... - Она всхлипнула. - Я _должна_ ехать. Это _очень_ важно для меня. Все так считают, и они правы, но... - Она зашептала какие-то ласковые слова, которым его не учили на уроках русского языка; он слегка опустил голову и напряг все мускулы лица, чтобы спрятать жегшие ему глаза неудержимые слезы.
- Прощай, мой дорогой, - упавшим голосом торопливо сказала она. - Я... я не могу говорить. Не могу! Все стоят возле будки, смотрят на меня и удивляются. Надо бежать. Может, мне написать тебе?
- Да, пожалуйста, - произнес он. - Очень прошу.
- Люблю тебя, - еще раз сказала она. - Люблю! - и сразу повесила трубку.
А Ник все еще прижимал к уху замолкшую телефонную трубку, стараясь овладеть собой. Жжение в глазах постепенно проходило, дышать стало легче.
- До свиданья, - сказал он в молчавшую трубку и глубоко перевел дыхание.
Гончаров, усмехнувшись, покачал головой.
- И все это из-за какого-то билета на самолет! Ну ладно, позвоните мне вечером.
- Я приду, - медленно сказал Ник, не подымая глаз. - Я только что сообразил, что буду свободен.
Гончаров, остановился у двери; Ник почувствовал, что он удивленно обернулся и смотрит на него, начиная о чем-то догадываться, но не двигается с места.
- Вот как, - негромко сказал Гончаров; тон его не оставлял сомнений, что он все понял. - Очень хорошо. Приходите в восемь.
Гончаров сам открыл ему дверь; он был без пиджака, в рубашке с открытым воротом; ботинки он сменил на сандалии. На лице его была едва заметная, почти рассеянная улыбка; слегка взмахнув рукой, он сделал насмешливо церемонный жест, приглашая Ника войти.
- Мне думается, на правах давнего знакомства я могу принять вас по-домашнему, - сказал он. - В домашнем костюме, за домашним ужином, и поговорим мы с вами запросто. - Он провел Ника в большую комнату и остановился, заложив руки в карманы. - Что вам можно предложить вместо полагающегося у вас коктейля?
Ник выразил желание выпить рюмку водки. Гончаров холодно, но с веселым недоумением следил, как он пьет.
- Никогда мне не понять, как у вас могут так пить, - сказал он. - Вы прихлебываете водку, словно англичанин - чай. Вас интересует самый процесс питья, а нас - результат. Ну, все равно, - снисходительно махнул он рукой. - Угощайтесь.