Страница 33 из 92
Далее следовали парадные портреты прочих родственников и придворных, которых она, наверное, знала… генералов и государственных деятелей, расхаживавших в этих палатах, когда она была еще ребенком, и давно скончавшихся. Но как и детей, с которыми она играла до тех пор, пока отец ее не подыскал причину сослать их вместе с семьей, Каде представляла лишь неясные лица придворных и почти не могла вспомнить имен.
Она обошла колонну и обнаружила перед собой портрет Фулстана в расцвете сил. К собственному удивлению, Каде могла смотреть на него, ничего не испытывая: Греанко изобразил на холсте вытертую грифельную доску, слабый сосуд, еще не попавший под те напряжения, что впоследствии исказят его форму. Художник верно передал симпатичное лицо, густые каштановые волосы, широко посаженные голубые глаза, однако каким-то образом умудрился запечатлеть преходящую суть этой персоны, не преображенной характером и неспособной сохранить благородство до старости. Поздний портрет состарившегося разочарованного мужчины, по слухам, висел в спальне Равенны и то лишь потому, что вдова, как утверждали, сказала, будто не может представить себе лучшего места… Пусть себе любуется со стенки.
Каде вспомнила, что в вечер, отмеченный убийством разбушевавшегося Арлекина, Дензиль упомянул о том, что отец ее заболел и скончался подозрительно быстро, и ощутила странную смесь вины и триумфа. Все эти годы она уверяла себя в том, что вызвала смерть Фулстана той самой еще неловкой силой, что выбила стекла в Кафедральном соборе, поскольку, убегая из монастыря монелиток, всем сердцем желала ему смерти. Однако она побаивалась подобных мыслей. Хотелось бы думать, что чары ее поддаются хоть какой-нибудь узде в отличие от жуткой магии фейри. Недостаток власти над ними можно было восполнить лишь упорным трудом, и лучше бы ей сейчас тихо сидеть за учебой в Нокме, а не сеять здесь смятение.
Далее находился детский портрет Роланда. Более известный — и более слабый — портрет работы Ависьона висел внизу, на самом выгодном месте. Ни королевский кафтан, ни мантия, ни скипетр и длань правосудия не помешали Греанко изобразить эти перепуганные глаза.
Пройдя чуточку дальше, она неожиданно оказалась перед собственным изображением. Могла бы и догадаться, подумала Каде. Равенна не позволила бы Роланду спалить даже тряпицу, которой Греанко вытирал свои кисти, чего уж там говорить о портрете.
Увидев эту картину впервые, так давно написанную, она расстроилась: портрет великолепно выдавал ее застенчивость и тревогу. Ныне же она поняла, что на самом деле ее лицо выражало боль. «Так вот какой я была, — подумала Каде, — а мне казалось, что прошлое уже забыто».
Каде поняла и то, почему Равенна упрятала портрет после его завершения. Он укорял. Однако трудно было представить, как именно он попал сюда.
Чуть отступив, чтобы видеть оба портрета — свой и Роланда, — она подумала: «Неужели я убежала? Тогда мне казалось, что я славно спаслась. А что случилось бы, останься я во дворце? Ничего… а может быть, все». Она не могла вспомнить о том, чтобы сердилась на Роланда, когда ее отправили в монастырь. Она ощутила, что тоже помогла своему братцу сделаться таким, каким его так точно изображал портрет Греанко, и ей не понравилось это. «Надо уходить отсюда сегодня же ночью. Все складывается совершенно не так, как представлялось, и я здесь просто мешаю. Можно надеяться, что после нашей нынешней встречи они навсегда перестанут бояться меня». Каде вспомнила тот жаркий канун Иванова дня, когда сила сама собой хлынула из нее, словно из переполненного сосуда. Кафедральный собор ничем не раздражал ее; более того, ей было жаль цветных стекол, но силы вмиг вырвались из-под контроля. Она уже творила простейшие чары под присмотром Галена Дубелла, но в тот день сила впервые мощно восстала в ней, впервые она сумела направить ее собственной волей. Это было чудесно. Однако такое случилось первый и единственный раз. Ей более не удавалось непринужденно достичь подобной силы. Единственная дорога к ней пролегала через усердные занятия, и Каде отдала годы, чтобы овладеть собственными способностями, хотя это никогда не давалось ей легко. Быть может, она позволила трудному людскому чародейству отступить на второй план перед легким могуществом фейри.
Каде уже хотела уйти, однако, повернувшись, заметила, что пропустила картины, развешанные на противоположной стене галереи. Одна из них сразу же привлекла ее внимание. Мимо работ Греанко невозможно было равнодушно пройти, однако эта сразу притягивала к себе. Групповой портрет изображал молодую Равенну среди приближенных офицеров гвардии. Королева сидела в центре, облаченная в мантию, сочетавшую черный бархат с огненным шелком, бриллиантовая роза украшала грудь. Томас прислонился к креслу сбоку и чуть позади, остальные гвардейцы окружали их, красивые и задиристые.
Каде не помнила этого портрета. Значит, он был написан уже после того, как она оставила двор. Написан, чтобы запечатлеть победителей в бишранской войне, когда Равенне удалось наконец прекратить многолетний конфликт. Было странно, что картина находится здесь, а не где-нибудь внизу, но даже норовистая королева не могла пойти на скандал, выставив свой портрет с группой молодых людей на глаза постылому мужу. Однако в нем была истинная Равенна, Греанко сумел передать ее суть. Во время войны Равенна много ездила вдоль спорных границ в компании своих гвардейцев и пары служанок. Однако, зная королеву, можно было сказать, что скорее она приглядывала за своими женщинами, чем они за ней. Среди епископов находились ее противники, и в стране полагали, что церковь чересчур уж интересуется личной жизнью людей; Земельный закон нисколько не волновали нарушения супружеской верности, а еще менее века назад королевы открыто заводили любовников среди своих гвардейцев.
Законы земельного права позволяли Равенне сохранить командование гвардией, вместо того чтобы передать его Фалаисе после венчания юной королевы. Земельный закон не допускал передачи или наследования личных телохранителей без согласия их господина, ну а Равенна умела заставлять законы и обстоятельства служить своей выгоде.
Надо бы научиться этому, решила Каде, однако у фейри законов было немного, и еще меньшее число их имело смысл. Подобно здешнему двору обитатели королевства фей сражались, строили козни и без смущения наносили друг другу удары в спину, однако фейри лишены души, и страсти их мелки и ничтожны. Исход всех этих игр на деле был им безразличен, там не было ничего подобного прочному доверию, отраженному на этом портрете.
«Идиотка, ты становишься сентиментальной».
Она обернулась и затаила дыхание при виде следующего портрета. Это был Томас Бонифас, также в неофициальном костюме. Для Греанко портрет был слишком уклончив и неясен. Хотя Томас был лет на десять старше Дензиля, в них чувствовалось много общего: высокомерие, чувственность и понимание собственной значимости… Волки, напялившие шкурку болонки. Однако находившийся перед ней портрет свидетельствовал, что надменность у капитана смягчалась ироничностью нрава.
Традиции требовали, чтобы капитаны гвардии королевы, как и наставники рыцарей-альбонцев, отрекались от всяких семейных связей, отдавая таким образом всю свою верность короне. Непотизм [Протекция, оказываемая родне, семейственность] и родственные связи допускались, лишь если речь шла о прочих вельможах, служивших при дворе; обе же эти должности считались чрезвычайно важными. Каде вспомнила, что Ренье прежде был каким-то там герцогом и, передав свой титул и владения младшему брату, занял свое место при Роланде. Томас прежде называл себя виконтом Бонифасом.
Обе почетные должности приносили своим владельцам огромное состояние и богатые земли; однако их нельзя было передавать по наследству. Вместе с должностью все богатства принимал следующий обладатель. Те из наследников альбонцев, кому случалось дожить до отставки, обычно производились в герцоги и получали доходные поместья. Предписывалось, что подобная награда полагается отставному капитану гвардии королевы, однако во всей недавней истории они без исключения принимали смерть на посту.