Страница 2 из 3
Для таких людей факт поражения белых армий есть только результат случайных чисто военных неудач: с идеологической стороны в белом движении все обстояло благополучно, и тот идейный багаж, который выработался при дореволюционном умонастроении русской интеллигенции и имелся в распоряжении невоенных участников белого движения, ни в каком пересмотре и изменении не нуждается. Люди, стоящие на этой точке зрения, — упрямые слепцы. Они не хотят видеть фактов, того простого факта, что упомянутый идейный багаж негоден для преодоления большевизма. И всех, кто этот факт видит и констатирует, они относят в одну группу, смешивают воедино, какой бы вывод из этого констатирования ни делался. Потому-то и евразийцы, выводящие из факта негодности прежней идеологии необходимость создания новой для решительного преодоления коммунизма, и сменовеховцы выводящие из того же факта требование прекращения всякой борьбы и безоговорочного преклонения перед коммунизмом, в глазах упрямых слепцов попадают в одну и ту же рубрику.
Упреки евразийству в соглашательстве менее всего определенны. Термином соглашательство, по-видимому, хотят намекнуть на то, что та идеология, которую евразийство предлагает взамен старой, заключает в себе какие-то элементы, похожие на коммунизм. Всякий беспристрастный читатель, несомненно, должен признать, что между евразийством, отвергающим социализм и утверждающим религию и национальную индивидуальность, и коммунизмом, по существу безбожным и интернационалистическим, существует такое глубокое, коренное различие, при котором о соглашении в сколько-нибудь существенных пунктах речи быть не может. Если известной категории врагов евразийства могло показаться, что между евразийством и коммунизмом есть что-то общее, то основано это, конечно, на глубоком недоразумении или, лучше сказать, на целом ряде недоразумений.
Во-первых, для большинства этих врагов евразийства существует только одно противоположение: противоположение большевизму дореволюционного status quo.[1] Часть этих врагов евразийства считают положительным идеалом фактический дореволюционный status quo, т. е. тот строй (политический, социальный и культурный), который существовал в России до революции; другая часть признает таким идеалом не фактический, а идейный status quo, т. е. те мечты и идеологии, которыми жило русское образованное общество до революции Но так или иначе, и те и другие противопоставляют коммунизму именно дореволюционный status quo. А так как евразийство именно этот status quo отвергает, видя в нем причину революции, то для людей, стоящих на почве дореволюционного status quo, евразийство оказывается «похожим на большевизм». Нечего и говорить, что сходство это основано на отрицательном признаке (на отвержении дореволюционного status quo) и что подобная оценка евразийства есть плод совершенно неправильной дилеммы: «или дореволюционный status quo, или коммунизм». Во-вторых, в связи все с той же своей психологией упомянутая категория врагов евразийства видит в большевизме не стадию русской истории, а лишь перерыв в русской истории: для них все, что происходит с Россией в период большевизма, происходит как бы вне русской истории, естественная жизнь России как бы прекратилась с момента большевистского переворота и возобновится только в том случае, если после свержения большевизма Россия вернется к дореволюционному status quo. Между тем евразийство признает, что, несмотря на всю искусственность доктрин коммунизма, большевистскому правительству тем не менее силою вещей приходится осуществлять в целом ряде вопросов ту политику, которая является для России естественной, и приходится осуществлять эту политику именно потому, что Россия не умерла, что как историческая личность она продолжает жить и сейчас, несмотря на иго коммунизма. Конечно, эту политику коммунисты осуществляют плохо, портят ее сочетанием со своими нелепыми и чуждыми России коммунистическими доктринами, но тем не менее сама эта политика естественная и диктуется не коммунистическими доктринами, а естественной жизнью России как исторического субъекта. Так, в том, что в лице Красной Армии большевики независимо от своего желания заложили фундаменты будущей русской национальной армии и что в отношениях с народами Востока большевики отказались от высокомерного тона европейской империалистической страны, «цивилизующей» каких-то «варваров», что они стараются внушить этим народам сознание естественной культурной солидарности России и Востока, — в этих фактах большевикам выпало на долю осуществить политику, естественную и для живой, исторической России. Что коммунисты осуществляют эту политику неправильно, что они портят ее сочетанием со своей коммунистической пропагандой, этого евразийцы не отрицают ибо вообще всегда и везде подчеркивали, что вполне правильная русская политика и настоящее строительство русской жизни станут возможными только после свержения коммунизма. Но тем не менее евразийцы считают, что азиофильская ориентация русской внешней политики есть единственная естественная для России ориентация. Между тем для наших противников одного того факта, что в дореволюционной России эта ориентация не существовала, а начала существовать только со временем большевизма, достаточно, чтобы признать эту ориентацию «пагубной» для России, а евразийцев, стоящих на почве этой ориентации, — изменниками и «соглашателями». Третьим источником недоразумений, питающим легенду о «соглашательстве» евразийцев, является отношение к переменам, происшедшим в России за время революции. Упомянутая категория врагов евразийства исходит во всех своих построениях из дореволюционного status quo: к этому status quo нужно вернуться, а потом уже реформировать его в том или ином направлении; поэтому все изменения, происшедшие в России во время господства большевизма, должны быть просто упразднены. Этот взгляд, естественно, вытекает как из идеализации дореволюционного status quo, так и из признания того, что с момента воцарения большевизма всякая естественная жизнь исторической России прекратилась, а осталась только жизнь призрачная, искусственная.
Евразийство не разделяет идеализации дореволюционного прошлого и, решительно отвергая атеистические, материалистические и социалистические доктрины большевизма, тем не менее старается сквозь накинутую на Россию красную мантию коммунизма прощупать биение живого сердца России, проследить изменения живого организма России. Эти изменения евразийство считает естественными и, поскольку они не патологичны, не подлежащими безоговорочному упразднению.
И вот это-то учитывание фактов, это прислушивание к жизни подлинной России сквозь ее коммунистический покров, это признание органичности и, следовательно, неупразднимости некоторых изменений русского человека и русской жизни под большевизмом кажутся нашим врагам особенно ярким доказательством нашего «соглашательства». Но, несмотря на все эти пересуды и толки, евразийцы будут продолжать твердо стоять на занятой ими позиции, ибо для них важно выработать новую национальную идеологию, а не прислушиваться к тому, «что будет говорить княгиня Марья Алексевна».
Подводя итоги всему сказанному выше, мы получаем совершенно ясное представление о сущности тех врагов, которые за последнее время подняли против евразийства газетную травлю. Это те невоенные участники белого движения, которые в свое время оказались неспособными создать идеологическую базу, достаточно прочную и действенно сильную, чтобы обеспечить успех и победу белому движению.
В неуспехе белого движения повинны именно они, но не одни они, ибо в их лице провалилась на этом историческом экзамене вся дореволюционная русская интеллигенция. Этот провал совершенно очевиден для всех живых, наблюдательных русских людей, и, если такие русские люди не хотят складывать оружия, перед ними с неумолимой ясностью становится задача коренной реформы идейных установок русской интеллигенции и создания совершенно новой национальной идеологии.
Совершенно естественно при этом, что сознание такой необходимости реформы национальной идеологии особенно сильно у сравнительно молодых поколений, тогда как поколения более старые, выросшие в атмосфере прежних дореволюционных идеологических установок, оказываются неспособными отрешиться от этого своего прошлого и плодотворно искать новых путей. Этим объясняется, что евразийство, ставящее своей целью выработку новой национальной идеологии, пользуется успехом именно в среде сравнительно молодых поколений. Разумеется, это не может не раздражать представителей старой, дореволюционной идеологической установки русской интеллигенции. В самом деле, самый факт появления евразийства свидетельствует о том, что кое-кто из среды национально настроенной интеллигенции увидал несостоятельность прежней идеологической установки и признал, что прежние водители русской общественности не сумели дать этой общественности и России того, что было нужно. Таким образом, самое существование евразийства есть как бы живой упрек прежним идейным руководителям интеллигенции. Пока евразийство было направлением, объединяющим лишь небольшое число писателей-публицистов и ученых, прежние представители дореволюционных идеологических установок могли еще относиться к этому явлению сравнительно спокойно. Но когда они увидали, что евразийство начинает иметь успех, и притом в среде как раз тех самых молодых поколений, которые прошли через белое движение в качестве военных его участников, они поняли, что разочарование в прежних идеологических установках и в прежних идейных руководителях и искание новой национальной идеологии есть явление гораздо более крупное, чем это могло показаться сначала, и что это явление охватывает широкие слои молодых поколений национально настроенной интеллигенции. С этого момента они уже не могли относиться к евразийству спокойно, ибо ясно стало, что нарождается новая национальная идеология, идущая на смену старой, и что в случае дальнейшего роста и успеха этой новой идеологии прежние идейные руководители русской интеллигенции окажутся «сданными в архив». Таким образом, в интересах самосохранения они вынуждены со всей силой обрушиться на евразийство, с тем чтобы пока не поздно подавить это молодое движение и не дать ему развиться.[2]
1
Status quo (лат.) — положения вещей.
2
Следует подчеркнуть, что решающим моментом здесь является чувство самосохранения, страх утратить свое руководящее положение, а вовсе не принципиальные соображения. Именно потому все эти господа выступили со страстной полемикой против евразийства не тогда, когда евразийство начиналось, а только тогда, когда обозначился его успех среди национально настроенной молодежи. Почему все эти теперешние враги евразийства прежде не только молчали, но даже поддерживали с руководителями евразийства самые хорошие личные отношения? Правда, для того чтобы оправдать перемену своего поведения, они создают теперь легенду о том, будто бы евразийство сильно эволюционировало и будто № 4 «Евразийского Временника» заключает в себе нечто принципиально отличное от того, что было в прежних евразийских писаниях. Но это неправда. В частности, в качестве наиболее яркого доказательства в пользу мнимого евразийского «соглашательства» с большевиками приводят отношение евразийцев к азиофильской русской внешней политике: но это отношение ярче всего выражено не в 4-м, а во 2-м евразийском сборнике «На Путях».