Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 5 из 7



- Поезжайте вдвоем, - сказал Однорукий.

У Смита болела голова, и ему не хотелось отвечать на вопросы Джонса.

- Да нет, я пойду пешком, - сказал он.

- Сможешь? Как хочешь. - Однорукий пожал плечами. - Но кому-то с ним ехать все же придется. Первый, может быть, ты?

Лучник взял коня под уздцы, и все направились к лесу.

По дороге в деревню никто из мужчин не проронил ни единого слова. Джонс сначала пытался громко протестовать против повязки на глазах, затем стал расспрашивать Первого, но, не дождавшись ответа, умолк тоже. Молчал он и тогда, когда добрались до места, и позднее, когда все мужчины уселись обедать за вынесенные на поляну столы. И только когда Однорукий отпустил их обоих отдыхать и они остались одни в той самой избе, в которой Смит провел ночь, Джонс сказал:

- Слушай, не нравятся мне эти люди. Ты знаешь, они силой натянули на меня этот капюшон и еще глаза завязали. Сказали, что я не должен видеть дорогу в их убежище, потому что могу сломаться и выдать их Стражникам. Это я-то - сломаться! Не доверяют нам, это ясно.

Смит притворился, что спит, а спустя мгновение спал уже на самом деле.

Их разбудил Однорукий.

- Идем, пора, - сказал он.

Было темно, только с поляны пробивался красный свет. Костер. На его фоне Смит заметил идущую к ним навстречу тонкую девичью фигурку. Девушка молча прошла мимо. Джонс нагнулся и шепнул:

- Ничего задница. Вот бы того... попробовать.

Однорукий обернулся, схватил Джонса за полу куртки и подтащил к себе.

- Это моя дочь... - сказал он. - Даже приближаться к ней не смей.

Перепуганный Джонс что-то промямлил.

Они подошли к костру, вокруг которого молча сидели, вглядываясь в пламя, мужчины. Смит заметил, что Первый машет ему рукой, показывая на место возле себя. Он сел и стал наблюдать за тем, как Джонс, пытаясь выглядеть спокойным, вертится между Одноруким и Стариком. Старик сидел неподвижно, его мысли витали где-то далеко, в только ему одному известных мирах.

- Кто ты?

Джонс неуверенно рассмеялся.

- Зачем спрашиваешь? Вы же знаете. Он должен был вам сказать, - махнул рукой в сторону Смита.

- Он ничего нам не сказал. Кто ты?

- Как это не сказал? Ты ничего не говорил им обо мне?

Смит открыл рот, но Однорукий поднял руку, приказывая молчать.

- Вопросы будешь потом задавать, а теперь отвечай. Кто ты?

Джонс пожал плечами.

- Я?.. Меня зовут Роберт Джонс.

Он вдруг встал, широко улыбнулся и распростер руки, как будто хотел обнять и прижать к груди весь мир.

- Я ваш друг, - сказал он. - Вы меня освободили, приняли к себе... Я оправдаю ваше доверие! Я пригожусь вам, конечно же, пригожусь. Мы вместе будем бороться против зла, которое воцарилось в вашем мире...

Он вещал. Смит смотрел на него с удивлением.



- Против какого зла? - спросил Однорукий и несколько сбил этим Джонса.

- Ну... зла... вообще... Эти черные. Стражники, они ведь плохие. Они били меня ни за что совершенно. Я сидел и ел, они подскочили и давай бить. Разве так можно? - Он снова обрел уверенность и пылал праведным гневом. Потом пришли вы и отомстили за меня. Я вам очень за это признателен и обещаю отблагодарить. А когда я что-либо обещаю, этому можно верить, я слов на ветер не бросаю!

Смит перестал слушать. Он нагнулся и спросил:

- Почему вы обращаетесь друг к другу по кличкам: Старик, Однорукий, Лучник... У вас что, нет других, настоящих имен?

- Есть, - услышал он шепот, - но их никто уже не помнит. Они остались там... на пепелищах наших домов.

- А ты? Почему тебя зовут Первым?

- Под замком Жрецов - казематы. До меня никому оттуда не удавалось сбежать, - в его голосе послышалась нотка гордости. - И после, кажется, тоже. Я первый и, наверное, единственный. Я когда-нибудь расскажу тебе эту историю.

- А Жрецы? Кто они?

Первый не ответил, прижав к губам палец. Смит увидел, что Джонс успел уже сесть, но тут же снова вскочил и наклонился над Стариком.

- Хотите встать? - спросил он. - Я вам помогу...

Старик не заметил протянутой руки. Он выпрямился. У костра, как и вчера, воцарилась наполненная ожиданием тишина.

- Говоришь, что ты такой же, как он, - сказал Старик, и снова чистота и сила его голоса поразили Смита, - но это неправда. Ты другой. Ты думаешь только о себе, больше в тебе ничего нет. Наши дороги разные. Тебе придется уйти. Завтра тебе дадут еду, одежду и деньги, их хватит, чтобы ты смог жить в городе, пока не найдешь свое место в мире.

Старик повернулся и ушел. Джонс скользнул удивленным взглядом по лицам встающих на ноги мужчин.

- Что это значит? - обратился он к Однорукому. - О чем говорил этот старикан?

- Ты слышал. Старик сказал, что ты должен уйти. Завтра утром тебя выведут на дорогу.

- Выгоняете меня? Чтобы я опять попал в лапы к этим черным? - кричал он. - Так зачем меня спасали, зачем?

Мужчины стали расходиться. Смит стоял рядом и слушал.

- Переживешь, - сказал Однорукий. - Такие, как ты, не тонут. Избегай только Стражников по дороге, а в городе выживешь. А сейчас иди спать.

Джонс заметил Смита.

- Это свинство! - крикнул он. - Они посылают меня на верную смерть! Скажи им, что они не смеют этого делать!

- Успокойся, - сказал Смит. - Во-первых, тебя вовсе не посылают на смерть. Если бы они хотели тебя убить, ты был бы уже мертв. И, во-вторых, мы здесь только гости. Это их мир, и они здесь могут делать все что им угодно.

- Ах, так... Я, дурак, думал, что мы должны держаться вместе, помогать друг другу. А ты, я вижу, уже снюхался с ними.

Смит повернулся и пошел к себе в избу.

Где-то через месяц после того, как ушел Джонс, Однорукий предложил Смиту пойти вместе с ним и Первым в город. Смит обрадовался. Тема города постоянно всплывала в разговорах, но до сих пор побывать там оказии у него еще не было.

Они пошли пешком, без оружия. Долго шли лесом, огибая корчму, где стоял теперь сильный и очень чуткий пост Стражников. Клонилось уже к вечеру, когда Однорукий сказал:

- Пришли...

Крайние строения города произвели на Смита удручающее впечатление. Одноэтажные деревянные лачуги, покривившиеся и грязные, беззвучно кричащие в небо дырявыми крышами. Почти перед каждой дверью сидели столь же дряхлые старики, провожавшие их пустыми взглядами, когда они, неприлично молодые и здоровые, шли мимо.