Помни о смерти

— А чего они хотели-то?

— Да всего лишь попрощаться с друганами, чтобы на похоронах не светиться, а то бы еще десять трупов было. Постреляли-то обе стороны, потерпевшие были и от казаков, и от разбойников.

— То есть ты клонишь к тому, что под покровом ночи можно слона в гроб подбросить?

— Можно. Был бы слон. Поработай в этом направлении, самая красивая женщина прокуратуры.

— Ага, признаешь свои ошибки?

— Ну, Леля, ты ж у меня баба умная, — закосил он под Шарапова.

— Васенька, а ты мне книжки не найдешь за то число, когда бабушку хоронили?

— Шеф команду даст, найду, — кивнул он на Юрия Юрьевича.

Экспертный консилиум потихоньку стал расходиться; никто так и не сказал ничего сверх того, что я уже услышала от Юры.

Ну ладно, подождем до установления причины смерти. В конце концов, стала я уговаривать себя, что мне — больше всех надо? Ответит морг, что причина смерти не установлена, и спишу этот протокол осмотра трупа к чертовой матери. У нас ведь сокрытие трупа ненаказуемо, и все тут. Нет такой буквы, в смысле — статьи УК, на нашем Поле чудес в Стране Дураков.

Как-то доблестные оперативники нашего района размотали некоего гражданина на то, что он укокошил собственную матушку, вывез ее труп загород и сбросил в речку. Уж как они его уболтали, я не знаю, но только он согласился показать место, где утопил труп, и там на берегу даже были обнаружены остатки обуви покойной. Правда, трупа не нашли, течение там сильное. И все было хорошо, пока клиент не спохватился и не заявил, что да, дескать, тело он утопил, а мамашу не убивал, сама она, нетвердо держась на ногах, упала и головушкой ударилась. А он, опасаясь, что его обвинят в смерти матери, принял меры к сокрытию трупа, о чем весьма сожалеет. И все, привет. Трупа нет, и опровергнуть его версию об обстоятельствах смерти матери нечем. Клиент, посмеиваясь, вышел на волю, помахал ручкой оперативникам. А через три месяца грохнул сожительницу и на ту же речку, по знакомой дорожке, повез тело — избавляться, но в этот раз ему не повезло, прихватили вместе с трупом.

Но коллектив морга я в известность о своих пораженческих мыслях, естественно, не поставила. Мы с Юрочкой договорились, что он выжмет все, что возможно, из биологов, гистологов и прочих специалистов и дня через три даст мне хотя бы предварительное заключение. Я с сожалением распрощалась с душками-экспертами, и, еле волоча ноги от навалившейся усталости, поплелась к автобусной остановке. До дому ехать надо было почти час; в прокуратуру я все равно уже не успевала.

Вот теперь зуб заныл ощутимо, в сапогах хлюпала вода. Я вспомнила, как на майские праздники дежурила по городу вместе с пресловутой Кирочкой, которая оказалась девушкой без комплексов. Мы так же вдрызг промочили ноги на выезде, а когда вернулись в дежурное отделение и поняли, что можем часа два поспать, Кирочка сначала сняла сапоги, но, подумав, надела их снова и объяснила, что сейчас она в мокрых сапогах уже пригрелась, а утром всовывать в них ноги будет невыносимо. И ничтоже сумняшсся улеглась спать в сапогах.

Мои путевые раздумья прервал деликатный звук автомобильного сигнала. Около меня почти бесшумно остановилась сверкающая иномарка, дверца ее призывно распахнулась, и из теплого ароматного салона выглянул Вася Кульбин.

— Садись, Машенька, подвезу, куда надо.

— Вася! — простонала я. — Ты как мираж в пустыне! Ты не исчезнешь?!

— Пока тебя не довезу, не исчезну. Говори адрес.

Я, не веря своему счастью, опустилась на велюровое сиденье, и мы помчались по вечернему городу под негромкое пение всенародного кумира — Вальчука. У всех наших оперов и следователей было как минимум по кассете его душевных песенок; оперативники его любили за героический романтизм, который, вопреки моде, не имел блатного флера. Вот и Вася исключением не был, крутил и крутил в машине суперхит Вальчука «Не жалей меня, когда я плачу».

— Я слышал, ты развелась, подруга? — глядя на дорогу, поинтересовался Кульбин.

— Развелась.

— А кто счастливец? К кому ушла от мужа?

— Да ни к кому, Вася, сама к себе.

— Не заливай, подруга: такие женщины в никуда не уходят. Если уж разводятся, значит, в кустах случайно оказался рояль, в смысле — новый муж.

— Да правда, Вася, я ушла не к кому, а от кого.

— Ну ладно, не хочешь — не говори, — не поверил Вася.

— Какая у тебя тачка шикарная, — сменила я тему.

— Да, — с гордостью сказал Вася, — я сам еще не привык. Новье, впервые в жизни езжу на абсолютно новой машине!

— Наверное, бешеных денег стоит?

— Жуть! Дороже, чем моя жена и трое детей, вместе взятые!

— А у тебя что — трое?!

— Представь, подруга, три спиногрыза и жена молодая!

— Где ж ты деньги берешь, Вася? Научи, а то я никогда до зарплаты не доживаю.

— Из тумбочки, — усмехнулся Вася, и стало ясно, что он меня не научит доживать до зарплаты.

Я понимающе кивнула, подумав — ну да, морг, родственники усопших; за то, за се благодарности: быстрее документы оформить, покойника привести в более-менее приличный вид, учитывая, что половина из тех, кого хоронят, — жертвы преступлений с разбитыми головами и развороченными внутренностями… Много лет назад, когда в Уголовный кодекс включили статью о поборах с граждан в сфере бытовых услуг, завморгом с каждого санитара получил письменное обязательство: «Я, такой-то, обязуюсь не вымогать у граждан деньги…»

А один из санитаров, как только объявили о введении уголовной ответственности за вымогательство незаконного вознаграждения за бытовые услуги, никаких расписок писать не стал, тут же пустился в бега, хотя никто его и не искал…

Да чего там далеко ходить, я и сама Васю благодарила за оказанную мне личную услугу. Позвонила моя дальняя родственница, вся в слезах — умер ее начальник, тире — любовник; на похороны она не идет по понятным причинам: жена, родные, неприлично. Но не попрощаться с любимым — об этом не может быть и речи; а поскольку я из ее окружения — наиболее близкий к моргу и смертям человек, она стала падать передо мной на колени: «Помоги!» Я не стала беспокоить по этому поводу руководство морга, пошла на поклон к Васе, Вася заверил, что все будет в наилучшем виде. Потом родственница рассыпалась в благодарностях — ей вывезли в отдельный зал каталку с телом, оставили там одну, она прощалась целый час. «Чем я должна отблагодарить?» — спрашивала она. Я, естественно, ей сказала, что ничего она не должна, неудобно было — и так у нее горе, но сама посчитала себя обязанной Васе. Отвезла ему бутылку коньяку, Кульбин поломался немного, а коньяк взял…

Вася любезно подвез меня к самому дому, выяснил, где мои окна, спросил, кто меня ждет, раз в окнах горит свет; мы тепло распрощались, и я побрела вверх по лестнице, думая о том, как изменилась моя жизнь всего за полгода. Летом я ушла от мужа и сразу стала испытывать жгучий недостаток времени и денег. Теперь я не могла рассчитывать на маму, когда надо было задержаться на работе, — мама не простила мне развода и осталась жить вместе с бывшим зятем.

Какая ирония в этой маминой принципиальности, думала я, зная, что мой отец был у мамы вторым мужем; еще маленькой девочкой я играла со старыми фотографиями, среди которых была масса открыток с видами разных стран, со всего света, они были адресованы моей бабушке и подписаны «Ваш любящий сын Иван». Но никакого сына Ивана у бабушки не было, я это хорошо знала. Став немного постарше, я из обрывков разговоров маминых подруг и выуженных от бабушки сведений сложила историю о том, что мама вышла замуж, будучи студенткой, за болгарина по имени Иван, работавшего у нас по договору, но в одну из его отлучек за границу (а он ездил очень часто) бросила его ради моего папочки. Жан Марэ, что тут скажешь, — у отца была такая кличка в молодые годы. А венцом всему оказался найденный мной черновик письма Ивану, в котором моя матушка на все лады, зачеркивая одни фразы и вписывая другие, пыталась объяснить Ивану свой уход; и среди зачеркнутых была такая фраза: «Прости, но я нашла лучше…» " Но нам всем, наверное, свойственно не помнить про себя плохое и стыдное. Мне мама сказала, что я должна была терпеть все, что угодно, ради ребенка, и долг матери — забыть про себя и свои интересы, поскольку главное, чтобы ребенок был счастлив. Я поначалу пыталась объяснить ей, что, на мой взгляд, ребёнок не может быть счастлив в семье, где папа поколачивает маму и называет ее прилюдно нехорошими словами, но убедить свою мать не смогла. Несколько месяцев прошло, прежде чем мы с ней стали спокойно, без слез и криков, разговаривать на от влеченные темы. А кое-какие темы так и остались запретными.