Страница 6 из 55
Вот и сидим со своими амбициями в обнимку, я и судебно-медицинский эксперт Стеценко. Ведь отчетливо понимаю, что люблю только его, и кроме него, мне никто не нужен, а злость на его непонятливость мешает сделать то, что нужно бы сделать в данной ситуации. А что ему мешает — одному Богу известно. Скорее всего, привычка к существованию по инерции: жизнь такая напряженная, что некогда оглянуться, и подсознательно верится в то, что все само собой устроится. Эх!..
Под чутким руководством шефа Горчаков подошел к бетонной глыбе и оценил фронт работ. Попытался покачать глыбу за арматурные рога, но потерпел неудачу и удивился. Потянул за арматурину сильнее, глыба и не подумала шевельнуться.
Горчаков разозлился и напрягся. Лучше бы он этого не делал. Рванув изо всех сил на себя железный прут, торчащий из глыбы, он неожиданно сдвинул ее с места, но поскользнулся и повис на арматурине. Вот этого глыба уже не выдержала. Она медленно перевалилась со своей точки опоры, а дальше мы с шефом, раскрыв рты, наблюдали, как ноги Горчакова взлетели к окну, и он со всего размаху шмякнулся на пол, а на него неторопливо улеглась бетонная глыба. Самое интересное, что заорал Лешка не сразу. По-моему, первой заорала я…
Глыбу с Горчакова удалось снять усилиями троих милицейских следователей.
Когда его извлекли из-под рокового куска плиты, уже второй раз замеченного в членовредительстве, орать он уже не мог и только хрипел. Нога явно была сломана, что подтвердила приехавшая «скорая». Горчакова погрузили на носилки и увезли. Заливавшаяся слезами Зоя была выделена в сопровождение; шеф, судя по жалкому выражению лица и прерывистым вздохам, явно чувствовал себя убийцей. Он так и стоял возле моего окошка, наблюдая за отъездом «скорой помощи», и барабанил пальцами по подоконнику. А потом присел напротив меня, и мы обменялись взглядами, которые могли значить только одно: все дела следователя Горчакова отныне переходят в мое производство. Сейф, набитый «экономикой», теперь весь в моем распоряжении; и как только этот факт отпечатался в моем сознании, мне немедленно захотелось если не повеситься, то по крайней мере уволиться.
Повздыхав и побарабанив пальцами по столу, шеф тяжело поднялся и вышел, так и не сказав ни слова. А что было говорить? Ну хорошо, дела на прекращение Лешка, возможно, отпишет сам, когда придет в себя. Привезу ему все хозяйство в больницу. А живые дела? По которым надо активно допрашивать, назначать экспертизы и ездить в тюрьму? Я со своим-то валом еле справляюсь, а если на меня навесить еще и чужие долги… Это надо про себя забыть вообще, а ведь у меня несовершеннолетний бэби в переходном возрасте, за которым глаз да глаз. Да еще у него день рождения на этой неделе…
Притащившись вечером домой не в лучшем настроении, я ни о чем не могла думать, кроме как о совмещении двойной следственной нагрузки с предстоящим днем рождения моего сыночка, поскольку он уже намекал мне, что хочет пригласить ни больше, ни меньше — полкласса, именно этой числовой категорией он оперировал.
То есть к задаче поиска подарка на взыскательный вкус продвинутого шестиклассника, да еще и в денежных рамках следовательской зарплаты, добавилась задача организации празднества. Праздновать Хрюндик собирался дома, и на мой вопрос, что от меня требуется, немного помялся.
— Ма, у меня, собственно, две проблемы.
— Ну-ка, ну-ка.
Ребенок потупился.
— Ну-у.. В общем: куда деть тебя и мебель.
Я развеселилась.
— Со мной-то попроще, а вот с мебелью…
— Нельзя ее вынести на лестницу?
Я развеселилась еще больше.
— Ну, спасибо, что не на помойку. Может, просто к стене сдвинем?
— Ну, давай к стене, — покладисто согласился ребенок. — А ты, перед тем, как уходить, нам приготовь бутерброды, большой торт, и вазы убери.
— Боишься, что разобьете? — спросила я, вспомнив рассказ горчаковской жены про день рождения старшей дочери: «пришли старшеклассники, лицом и статью — вылитые питекантропы, устроили пляски и кирпичными задами все ручки с мебели посшибали»…
— На всякий случай лучше убрать, — озабоченно пояснил ребенок. — Да, и еще: деньги в доме есть?
— Немножко есть, а что?
— Лучше тоже убери.
— Что, не доверяешь друзьям? — удивилась я.
— На всякий случай, от греха подальше, — веско сказал Хрюндик, и я в который раз подивилась, как я по-детски безалаберна, и как он по-взрослому предусмотрителен.
— Ладно, пуся моя, все сделаю. Стол накрою, вазы приберу, деньги спрячу, а сама отвалю, — заверила я свое ненаглядное чадо. Хоть по телефону он уже басит, на вид — дитя дитем. — Скажи-ка мне, моя птичка, а девочки будут?
— Конечно.
Но мне этого было мало, хотелось развить тему.
— А будет девочка, которая тебе нравится?
— Такой девочки нет, — сказал сыночек, как отрезал.
Оснований сомневаться в его искренности у меня не было, но отсутствие у него интереса к женщинам меня беспокоило. Разведопрос продолжился.
— Тебе что, никто не нравится? — пристала я к нему, как банный лист.
— Никто.
— У вас что, в классе нет интересных девочек? Симпатичных, умненьких, с изюминкой? — мне, конечно, хотелось верить, что избранница моего сына, если уж мне суждено терпеть какую-то избранницу, будет именно такой. Как минимум, симпатичной, и с изюминкой.
— Почему, есть, — пожал плечами мой отпрыск. — Только мне никто не нравится.
— Неужели ты еще ни в кого не влюблялся? — поразилась я. Сколько себя помню, влюбленность была моим хроническим состоянием, с пяти лет начиная.
Сын снисходительно посмотрел на меня.
— Мне просто жалко тратить на это время, — пояснил он, и я рассмеялась.
— Хрюшечка моя, «это», если придет, тебя не спросит. «Это» всегда происходит помимо твоей воли, ты просто в один прекрасный момент поймешь, что влюбился, и все. Хочешь ты, или не хочешь тратить время.
— Да? — расстроился бэби.
— Да, — подтвердила я на основании своего многолетнего опыта, и вдруг вспомнила актрису Климанову. Она жила с мужем, любила его. Муж от нее ушел.
Наверняка было так, а не иначе, поскольку она его до сих пор любит, мучается без него, и при таких условиях сама от него не ушла бы. Вроде бы надо забыть Латковского, а не получается, аж в клинику неврозов попала. О разводе с Латковским она говорила, как о факте, который уже нельзя изменить, но сердце отказывалось этот факт признавать.