Тайна волжской Атлантиды

— Возможно, это был дух затопленного города, который до сих пор витает над родными местами, — сказал Алик, и было непонятно, шутит он или говорит всерьез.

— Одно можно сказать твердо, — заявил Павел. — Кроме нас, здесь никого нет и не было, и мимо никто не проплывал. Но и тени не чудились. Конечно, это не люди. И, я думаю, этим теням найдется в конце концов какое-то естественное объяснение… Меня сейчас другое больше занимает. Я считаю, что для первого, пробного дня улов у нас великолепный! Если и дальше так пойдет, то материалу мы наберем больше, чем достаточно. Сейчас, выходит, главное — ни минуты не терять. Снимать, снимать, и снимать, пока мы в ворохе пленок не утонем, тогда и будет путное… И главное, уже первый день задает нам нужную интонацию… лирическую ноту, если хотите. Помните, у Добужинского есть такая работа, «Расстрел демонстрации», по-моему? повернулся он к своим коллегам. — Никакой демонстрации мы там не видим, как и никакого расстрела, мы видим пустую, без единого человека, улицу и брошенную у стены детскую куклу. И по этой пустоте, этому безлюдью, по брошенной кукле мы только яснее догадываемся, какая трагедия произошла. Вот и эту куклу нам надо тянуть в ту же сторону! — он все больше вдохновлялся. — Вы понимаете? Трагедия затопленных земель. Может, для прямой аналогии, и картину Добужинского дать, заставкой или как, чтобы всем было понятно. Это будет эффектно. Убойный эффект получится — то, что надо!

— А не сладенько будет? — вопросил Алик. — Это, конечно, не мое дело, но…

— Можно и сладенького прибавить, чтобы слезу вышибить, — ответил Павел. — Телевидения без этого не бывает — зрителей надо за грудки брать и встряхивать. Но и подмаслить при этом, чтобы они в креслах от соплей растекались. Удар нужен, удар — а уж какими средствами его наносить, это мы придумаем! И потом, мы ещё столько материала накопим, что тысячу раз все изменится, — он поглядел на часы. — Плывем к берегу? Поужинать надо — и на боковую. Завтра день будет насыщенный. И завтра я тоже под воду спущусь.

— А мы когда? — спросил Ванька.

— Лучше бы обождать вам день-другой, пока мы все поразведаем, — сказал Алик. — Определим опасные места, возможные ловушки — ведь под водой мало ли на что можно нарваться. И когда мы сами будем хорошо знать рельеф дна и план города, мы отправимся вместе с вами в большую подводную экспедицию. Это может быть послезавтра или через два дня, как у нас самих дела пойдут.

— Через два дня… — протянул Ванька. И даже Фантик выглядела малость разочарованной, хоть она и побаивалась погружаться под воду. Не знаю, какое выражение было на моем лице, но, наверно, тоже вполне унылое.

— Мы отвечаем за вас, — напомнил Сергей. — Поэтому, согласитесь, имеем право отпустить вас под воду лишь тогда, когда сами убедимся в безопасности такого погружения.

— Дней у нас слишком мало, — заметил я.

— Ничего! — ободряюще сказал Алик. — Еще наплаваетесь. Все успеем. А Павел прав, пора поворачивать к берегу и устраиваться на ночь.

И мы вернулись в нашу бухточку. На ужин у нас опять была рыба, и копченая, и жареная. Телевизионщики налегали на судаков так, что у них за ушами трещало. Оно и понятно, когда-то ещё им доведется свежевыловленной рыбки пожрать. Но, надо сказать, и мы от них не отставали, хотя у нас-то рыба не переводилась, и не только судаки, лещи и сазаны, у нас и форели в разных видах всегда запасец имелся, и малосольной, и копченой, и с икрой форели банки стояли, икра у неё роскошная, по вкусу и по цвету от красной лососевой не отличишь, вот только икринки мельче. Да и Фантик с родителями достаточно часто гостила у нас, чтобы привыкнуть к рыбному изобилию и к тому, что в городах считается жуткими деликатесами. Но, все равно, хорошую рыбу мы готовы были есть круглый год.

Уже смеркалось, и комарье затанцевало вокруг нашего костра. Правда, комаров было мало, и не слишком они были докучливыми. Алик удалился на яхту, что-то проверить, Сергей попивал чай и глазел на языки огня, Павел, полулежа у костра, строчил в своем блокнотике. А мы валялись на травке и лениво переговаривались.

И тут послышалось тарахтение лодочного мотора, сперва вдали, потом ближе и ближе.

— Эй! — закричали нам с лодки. — Принимаете гостей?

Это вернулись Серега и Колька. Причалив и на полкорпуса вытащив лодку на берег, они торжественно вручили телевизионщикам две пластиковые бутыли, полуторалитровую и литровую.

— Пять пузырей, два с половиной литра, как заказывали, — сообщил Серега. — То есть, это на семьдесят пять рублей выходило, но пять рублей нам скостили, сторговались мы. А в емкости побольше налили, чтобы поменьше тары с собой таскать, да пластик, он и не стекло, не разобьешь.

— Отлично! — Павел подскочил на ноги и, сложив ладони рупором, закричал в сторону яхты. — Алик, плыви сюда! Драгоценная влага приехала! И стаканчики захвати, и закусон какой-нибудь.

Через десять минут Алик был на берегу. А через двадцать — рыбаки и телевизионщики сидели у костра, со стаканчиками, колбаской, огурцами и зеленым луком на газетке и пятью вскрытыми баночками тушенки — из каждой банки по вилке торчало — и трепались так, как будто всю жизнь были задушевными друзьями. Нас телевизионщики попытались отправить спать, но мы отказались. И рановато было, и, подозревали мы, телевизионщики своего не упустят, раскрутят рыбаков на какие-нибудь интересные местные истории, чтобы «материала» собрать побольше.

— …Так, значит, вы с телевидения? — спросил Серега.

— С него самого, — ответил Павел. — Вот, хотим затопленный город снимать.

— А чего там снимать? — удивился Колька. — От него, почитай, ничего и не осталось.

— Ну, допустим, кое-что осталось, — сказал Павел. — Даже вещи какие-то находятся. Видно, народ в спешке переезжал.

Серега покачал головой.

— Спешки не было. Все заранее оповестили, и перевозили по графику. В Рыбинске сразу население подскочило, и город расширился. То, что раньше городом не считалось, вошло в его черту. Переборы, там, Веретье, и по другую сторону Волги места… Так? — повернулся он к Кольке.

— Вроде, так, — кивнул Колька. — Хотя, по-моему, Переборы позже частью города стали. Хотя столько времени прошло, не упомнишь. Это вам надо у ученых спрашивать, у историков.

— А в спешке перемещали тех, кто переезжать не хотел, — сказал Серега. — Немало таких было. Их, значит, с милицией, уже перед самым затоплением. Вот и получалось, что люди брали только то, что захватить с собой успели, и вещи оставались. А то, и арестовать могли, и отправить куда подальше, за неповиновение властям. Времена ведь такие были… А уж когда арестовывали и упекали в лагеря, тогда, понятно, вообще все хозяйство оставалось. Милиция дома и квартиры опечатывала для порядку, хотя и понимали, что глупо это: все равно через день-другой все под водой исчезнет.

— Говорят, народ в Мологе был зажиточный, — ввернул Алик. — Вот, наверно, и жаль было оставлять насиженные места.

Серега рассмеялся и махнул рукой.

— Да какой там зажиточный! Всех зажиточных ещё до войны раскулачили или как «белую косточку» загребли. Нет, привыкли люди, вот в чем дело. Как тот старик, о котором рассказывают…

— Что за старик? — живо спросили телевизионщики.

— Да, вроде, был такой, который так и не смирился с потерей родного дома, — сообщил Колька. — Каждый день на берег приходил и на море глядел. Его сын с невесткой уже за его рассудок волноваться стали, внучка приставили, чтобы тот за дедом следил. Только не уследил внучок. Однажды, как он то ли зазевался, то ли с ребятами купаться побежал, а дед прыгнул с высокого берега и поплыл. Плыл и плыл, пока не утонул. Тело его так и не нашли. А когда мы мальчишками были, нас рассказами пугали, что этот старик так и живет в своем подводном доме. Вернулся он, мол, туда, и иногда его в воде разглядеть можно, а иногда он над водой показывается, будто парит. Только лучше его не видеть. Все, кто его видели, погибали очень быстро, буквально в несколько дней.