Страница 6 из 17
— Ты кто такой? — спросил я.
Ни страха, ни удивления я не чувствовал — и эту уродину воспринимал как данность, как продолжение моего нелепого сна наяву, где все может случиться. А вот лошадь нервничала, вела себя так, словно запах, исходивший от этого существа, был ей чужд и страшен.
— Ты что, волком, что ли, пахнешь? — продолжал я, видя, что отвечать мне он не собирается. — Ну, что молчишь, Тарзан доморощенный? Ты, что ли, здешний народ грызешь?
Тот молчал, стоял не шевелясь — и с каждой секундой нравился мне все меньше. Еще сообразить надо было, как его задержать и доставить по назначению. Стрелять в него мне не хотелось, но и добром он, похоже, не пойдет — просто не поймет, чего я от него требую.
И тут снова завыл волк — не слишком далеко и очень отчетливо. Босоногий мужик весь затрясся, рванулся с места и понесся во тьму. Я с места пустил лошадь полным ходом и поскакал за ним между путей, между двух товарных составов, как бы по длинному-длинному коридорчику. Зря я так сделал — он поднырнул под вагон и выскочил с другой стороны, а мне оставалось лишь скакать, пока состав не кончится. Он за это время мог уже за десять километров уйти.
Кто же он был такой? Волчьего воя он явно боялся не меньше всех прочих местных жителей. Однако шляться по ночам не боялся. А может, он не от волка драпает, а к волку спешит? И неужели его до сих пор никто не встречал? Конечно, он мог внести свой вклад в небылицу о вурдалаке. Один раз такого увидишь — надолго запомнишь.
Я доскакал до очередного просвета между расцепленными вагонами и поехал вдоль путей с другой стороны. «Тарзан», как я и полагал, исчез уже бесследно. Но волчий вой продолжался, и я повернул лошадь туда, откуда он доносился.
И опять мы вернулись к железнодорожному переезду. Вой был где-то совсем рядом. Я остановил лошадь, прислушиваясь. Да, вон за тем кустарником, за густыми переплетенными ветками, жестко торчащими в морозной ночи.
Неужели я не поймаю эту тварь, кто там она ни есть? Точка, из которой доносился вой, была мне вполне очевидна. До нее было метров пятьдесят. Я взвесил пистолет в руке — и тяжесть привычна, и пристрелян он мной за два года: не глядя знаю, куда из него пойдет пуля.
И я выстрелил. По моему рассказу, может сложиться впечатление, что я слишком часто хватаюсь за пистолет. Нет, я всегда был очень хладнокровен. Но тогда другая была жизнь, и порой лучше было выстрелить, чем не выстрелить. После войны к стрельбе привыкли и долго потом отвыкали решать без нее свои проблемы.
И в ответ раздался вопль боли — такой боли, перед которой все равны, когда не поймешь, кто вопит: зверь или человек. Такая, знаешь, смесь звериного страдания и человечьей жалобы…
— Нет, — сказал я себе, — кто бы ты ни был, а ты из нашенского мира, и больно тебе, и тело у тебя есть. Вот теперь ты от меня не уйдешь.
Я поехал к кустарникам. В них все было тихо. Я объехал их с другой стороны, снег мягко отсвечивал, от кустарников тянулся темный след. Я чиркнул спичкой, чтобы убедиться в цвете. Так и есть — кровь.
И я поехал по следу, не сомневаясь, что далеко этот зверь от меня не уйдет. Лошадь шла минут десять. Видно, в одурении боли зверь сперва совершил мощный рывок, но сила из него должна была быстро выйти. След вел от железной дороги, потом стал поворачивать назад…
Ребята-конокрады меня ждали тише воды ниже травы; одно то, что я пустился в погоню за оборотнем, да еще лошадь при этом ловко укротил, да еще и живым вернулся, — произвело на них впечатление, близкое к священному ужасу, что ли… Забавно работали их ограниченные мозги. Не бояться никакой настоящей власти, которая может и пулю в лоб влепить, и бояться порождения собственной фантазии и уважать власть настолько, насколько власть не разделяет их страха… М-да, разладилось что-то на этой земле.
— Ну, что? — спросил парень, являвшийся ко мне для переговоров.
— Ничего. Ушел, — ответил я, слезая с лошади. — Лошадь возьмите. Молодцы, хороший уход за ней блюдете. Вот и сейчас не мешает сразу ею заняться. Она много прошла.
— То есть как — ушел? — спросил другой парень. — Вы его видели?
— Можно сказать, что да. Тень его видел. Ума не приложу, как он, раненый, ухитрился от меня улизнуть.
— Раненый?! — воскликнули сразу несколько голосов.
— Да. Я по кровавому следу шел, рана его кровоточила.
— А потом? — почти умоляюще проговорил тот парень, с которым я вел свои переговоры. — Не тяните, начальник, что потом было?
— Говорю ж, ничего не было. Я по кровавому следу дошел за ним до маленького кладбища возле Митрохина. А посреди кладбища след у одной из могил исчез. Я пошарил вокруг, но его как языком слизнуло.
Наступила полная тишина. Я внимательно поглядел на ребят.
— Если кто мне не верит, может туда съездить. Хоть сейчас, хоть утром. И кровавый след найдете, и увидите, как мы шли. Может, лучше меня догадаетесь, как он меня вокруг пальца обвел. И мне заодно подскажете. Все-таки местность знаете.
— Да чего тут догадываться? — угрюмо проговорил один из моих удалых конокрадов. — В могилу он свою ушел. Надо завтра открыть могилу, он, небось, лежит там и рану зализывает. Осиновый кол вот только надо приготовить.
— Вот еще вздумали, могилу разворотить! — заметил я. — Нет, этот гад по земле ходит. Но теперь я до него доберусь, раз он у меня меченый… Да, кстати, насчет моих меток. Где этот, с простреленной рукой? А, вот ты. Ну-ка, покажи руку. До чего же грязной тряпицей замотал! Порядок, навылет, сквозь мягкие ткани. Но лучше врачу показаться. Пошли, сейчас врача из постели вытащим.
— А Гришку освободить? — подсказал один из парней.
— Да, Гришка. Чуть не забыл про него… Сейчас.
Я прошел в здание, спустился к камере, отпер ее. Гришка сидел на нарах, поджав ноги.
— Ты чего, начальник, посередь ночи? — встрепенулся он.
— Выходи, — сказал я. — Мы с твоими друзьями обо всем договорились.
— Я что, свободен?
— Пока да. А дальше зависеть будет от тебя.
Он пулей вылетел на улицу. Когда я вышел вслед за ним, он уже переговаривался с приятелем.
— Растекайтесь, — приказал я. — Больше ничего интересного не будет. И не вздумайте бедокурить. Раненый, за мной.
Врач жил неподалеку, в домике при больнице. Спать он еще не лег. Я в двух словах объяснил ему, что парень поймал мою пулю по несчастной случайности. Я не особенно и скрывал, что вру напропалую, а врач не особенно делал вид, будто верит в мое вранье.
— Пойдем в больницу, — сказал он. — В хирургическом кабинете и осмотрим.
Рану врач обработал быстро и отпустил парня.
— Значит, вы наш новый участковый? — проговорил он, прибирая по местам свои инструменты. — Может зайдете? Посидим, познакомимся. Спиртик у меня есть.
— Кто же откажется от спиртика? — хмыкнул я, и мы перешли в его домик.
— Ну, как вам первый день в новой должности? — спросил он, разбавляя спирт в мензурке.
— Путаный день, — ответил я. — Просто не пойму, как здесь народ живет. И, самое обидное, не успел приехать, как в эту историю с оборотнем вляпался. Здесь что, все на нем помешаны? Я так понял, мне спокойной жизни не будет, пока не поймаю кого-нибудь, кто за него сойдет.
— И вы его уже ловили? — спросил врач, ставя на стол две стопочки и выставляя хлеб с луком.
— Ловил. Чуть не поймал. Подранил его. Во всяком случае, подранил того, кто воет волчьим воем. Зверь это или человек, не знаю. Да, скажите, вы по образцу крови можете определить, звериная она или человечья?
— Сложно. В Москву, наверное, придется отсылать на анализ. А вы что, сомневаетесь? Не видели, кого подстрелили?
— Практически нет. Стрелял на звук, а потом шел по следу. Сначала след был звериный, собачий или волчий, а посреди пути вдруг превратился в человеческий. Потом след вообще исчез. На кладбище.
— Ну-ка, ну-ка, это интересно. Поподробней рассказать не можете? Ладно, выпьем сперва. Здоровьичка вам и удачи на новом месте. Уф, хорошо! Так расскажите, что за диво дивное вы преследовали?