Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 116 из 118



Двадцатидвухлетний человек не умеет смеяться. Темно и холодно в его сердце. Оно задавлено. Он поверил, - ведь его в том убеждали ежедневно и страстно! - что человеческая любовь греховна. Он готов любить одного бога. Бога Трифона, который страшно далек от бога Грегорио!

Но сильную натуру можно подавить лишь на время. И чем дольше в безжалостнее подавлять ее, тем яростнее будет взрыв ее возвращения к себе. Молодое тело и юная душа требуют своего, человеческого, естественного. Адские муки терпит Мигель, сжигаемый изнутри пламенем, которое ищет выхода. И находит.

Соледад.

Бог весть, как бы сложилась судьба Мигеля, найди он сразу равную себе. Но Соледад, девочка искренняя, влюбленная, прелестная, все-таки не может возвыситься до его всепоглощенности чувством. И тогда гибнет первая любовь Мигеля. И с нею умирает Соледад.

Первая жертва в цепи многих. Но виноват ли Мигель? Или Соледад? Кто осмелится обвинить того или другую?

Еще была Фелисиана: плоть без души. Дурно, что первое физическое соединение произошло у Мигеля именно так... Великому Бетховену принадлежат слова: "Чувственное наслаждение без воссоединения души есть и остается скотским. После него не испытываешь ни малейшего намека на благородное чувство. Больше того, испытываешь раскаяние".

Мигель и испытывает его. Более того: в чувстве отвращения он нашел, казалось, подтверждение проповедям Трифона о низменности плотского, а это было для него самым опасным.

Но начало положено. Познав женщину телом и не удовлетворившись этим, Мигель устремляется на поиски настоящей любви. Уже не было рядом Грегорио, который внушал ему, что к одним любовь приходит раньше, к другим позже, но всегда овладевает человеком полностью. Быть может, сумел бы Грегорио сдержать торопливость юности. А так только Руфина предсказывала ему, что со временем он найдет свою женщину. Но что такое Руфина? Как ни поражен Мигель ее мудростью, мог ли он ей поверить?

Возбужденность воображения делает для Мигеля каждую женщину желанной, ослепляя его качествами, которые он сам ей приписывает. Столкнувшись же с реальным человеком - а Мигель умен и мгновенно прозревает истину, - он всегда испытывает глубокое разочарование. Так было с Соледад, Марией, Изабеллой. О первой уже сказано, вторая оттолкнула его от себя рабской покорностью, третья оскорбила ложью.

Трагично, что пороки Изабеллы - ее лживость и мстительность - делают преступником Мигеля. Он пытался объяснить разгневанному дону Флавио истинное положение дел, но в действие вступают преступные законы общества тех времен, которые ставят двух людей, вовсе не питающих злобы друг к другу, перед необходимостью убить или быть убитым. И совершенно случайно убитым оказывается отец мнимо обманутой.

Вторая жертва. Их число умножится впоследствии, но всякий раз будет основание спросить: так ли уж виноват Мигель?





И вот Мигель - изгнанник. Он сам отлично сознает трагизм своего положения. Помните его мысленное обращение к Грегорио? "У меня две руки, и работы им нет: Трифон и мать учили меня только складывать их для молитв. Как мало этого для меня! Обреченные на безделье, они мне в тягость. Короче, мой Грегорио, я испытываю унизительное чувство, что молодость моя пропадает втуне, что мышцы и мозг у меня покрываются плесенью, что я ни на что не годен... И нет участи тяжелее, мой старый друг, ибо все во мне кипит жаждой деятельности. Что делать мне с моей кровью?.. Я сгораю в бездеятельности..."

Человек, который мог бы в других условиях, по чрезвычайной одаренности своей, быть ученым, полководцем, государственным деятелем, поэтом, лишен всякой деятельности, ибо то единственное поприще, к которому его - против его воли - готовили, он решительно отверг. А средства не ограничены, у него нет необходимости работать, чтобы жить.

Мать и Трифон обрекли его на безнравственную, то есть на праздную жизнь. И остается ему прожигать эту жизнь в опасных приключениях, в искусственном возбуждении, в бесплодных и бесцельных метаниях. Ибо, помимо того, что Мигель по натуре своей страстен, прям и прост - он еще слаб. (Или - сломлен?)

Слабым сделало его никчемное воспитание, слабым сделали его условия феодального общества. Слабым сделала его религия - религия матери и Трифона. Быть может, потому-то и восставал Мигель всю жизнь против бога и общества, что чувствовал их ослабляющее влияние на себя...

Сильным его делает любовь, которая пришла к нему наконец после долгих лет искуса - пришла, нежданная. Удержала от окончательного падения. Только теперь, возрожденный любовью, увидел Мигель свои поступки как преступление для того чтобы увидеть свои дела в их истинном свете, надо быть очень сильным.

Хиролама как человек мало чем отличается от Соледад или Марии. Разве только более высокое положение на социальной лестнице делает ее свободнее, смелее в поступках. Дело не в Хироламе и ее качествах, дело в самом Мигеле, в том, что в ней нашел он того единственного человека, который предназначен ему в жизни.

Настолько полно вернулся Мигель к себе самому, встретив Хироламу, что даже смерть ее уже не могла его выбить из этой колеи. Несмотря на страшное потрясение, на временное затмение рассудка, он остается сильным, остается самим собой, так как познал настоящую любовь.

В нашей повседневной жизни мы мало придаем значения такому огромному и мощному двигателю человеческого духа, как любовь, но нет на свете силы плодотворнее и благотворнее ее. Помните слова падре Грегорио: "Любовь священна. Мы родимся только для любви. Живем только для нее. На любви стоит мир. Если не будет любви - не будет ничего, мой мальчик. Любить человека, любить людей - величайший дар божий. О, если б умел ты любить так, чтоб насытилась не только твоя плоть, но и чувства и разум!"

Разве не во имя любви к людям совершались все революции, все великие открытия человечества?

С самого начала, с самого поэтического вступления к роману указывает автор на борьбу двух начал: добра и зла, света и тьмы, любви и ненависти - в иносказании бога и дьявола. С самого начала подчеркивает он страстность поклонения и тому и другому в этом раскаленном краю, где "любовь и смерть родные сестры". С самого начала заявляет он: "Андалузия одна могла породить Мигеля Маньяру".