Триумф времени

— Но он не будет моим.

— Нет, любимы мой. У тебя будет свой собственный.

— Нет, нет, Эстелль! Что в этом хорошего? Я хочу, чтобы мой был и твоим тоже!

Она обняла его и при коснулась своей щекой к его щеке.

— Я знаю, — прошептала она. — Знаю. Но увы, время для этого прошло. Это судьба, для которой мы оказались рождены, Уэб. Дар иметь детей у нас оказался отнят. Вместо детей, нам были даны вселенные.

— Но этого недостаточно, — воскликнул Уэб. Он яростно сжал ее в своих объятиях. — Даже наполовину. Никто проконсультировался со мной, когда подписывался этот контракт.

— А разве ты просил о том, чтобы тебя родили, любимый мой?

— Ну вообще то… нет. Но я не возражал… О. Так вот значит, как все обстоит.

— Да, именно так, все сейчас и обстоит. Он тоже не может проконсультироваться по этому вопросу с нами. Так что все теперь зависит от нас. Никакой наш совместный с тобой ребенок, Уэб, не окажется в пламени ада; никакой ребенок, рожденный мною.

— Нет, — пусто ответил Уэб. — Ты права, это было бы нечестно. Хорошо, Эстелль. Мне хватит еще одного года даже тебя одной. Мне не кажется, что я хочу еще и вселенную.

Торможение началось в конце января 4104 года. С этого момента, дальнейший полет Он будет весьма осторожным, несмотря на растущую необходимость скорейшего достижения цели; ибо метагалактический центр был столь же неразличим, как и остальная часть межгалактического пространства и лишь исключительная внимательность и исключительно сложная аппаратура могли бы сообщить путешественникам, что они прибыли на место. Для этой цели, Ониане во многом усложнили командный пост своей планеты, который располагался на вершине трехсотфутовой плетеной стальной башни, расположенной на вершине самой высокой горы планеты — названной к очевидному замешательству Амальфи — Гора Амальфи. Здесь Уцелевшие — как они начали себя называть с некоторым чувством отчаянной веселости — встречались на почти непрерывных совещаниях.

Уцелевшие состояли в основном из тех на планете, кто согласно Шлоссу и Ретме могли следовать инструкциям в тот бесконечный миг хотя бы с наименьшей долей вероятности успеха. Шлосс и Ретма были весьма тверды в своем отборе: это оказалась небольшая группа. В нее вошли все Ново-Земляне, хотя Шлосс и сомневался насчет Ди и Уэба, и кроме того, группа из десяти Ониан, включая Мирамона и самого Ретму. Странно, но по мере приближения времени, один за другим Ониане начали уходить, совершенно очевидно, как только каждый из них до конца проникался тем, что именно будет предпринято и каков может быть результат.

— Почему они это делают? — спросил Амальфи Мирамона. — Разве ваши люди не имеют совершенно никакого желания выжить?

— Я вовсе не удивлен, — ответил Мирамон. — Они живут, придерживаясь стабильных ценностей. Они скорее умрут с ними, чем будут жить без них. Конечно же, у них есть побуждение к жизни, но оно выражает себя совершенно иначе, в отличие от вашего, Мэр Амальфи. То, что они хотят увидеть уцелевшим, является теми вещами, которые они считают ценными и необходимыми для жизни вообще — и этом проект представляет им весьма малую толику таких возможностей.

— А как насчет вас и Ретмы?

— Ретма — ученый; и это, наверное, вполне достаточное объяснение. Что же касается меня, Мэр Амальфи, то как вы очень хорошо знаете, я давно уже являюсь анахронизмом. Я больше уже не разделяю основные ценности системы Он, как и вы — Новой Земли.

Амальфи получил ответ на свой вопрос, но теперь он сожалел о том, что вообще задал его.

— Как вы думаете, насколько близко мы сейчас от места назначения? — спросил он.

— Сейчас — уже очень близко, — ответил Шлосс из-за контрольного пульта. За огромными окнами, которые полностью окружали комнату, по прежнему разглядеть можно было немногое, кроме все поглощающей и постоянной ночи. Если же вы обладали достаточно острым зрением и могли бы постоять где-то около получаса снаружи, чтобы привыкнуть к темноте, то для вас имелась возможность разглядеть по меньшей мере пять галактик различной степени тусклости, ибо здесь, вблизи центра плотность галактик была гораздо выше, чем где-либо еще во вселенной. Но для обычного, быстрого взгляда, небеса казались столь же пустыми, что на них не видно было даже и светлячка света.

— Показания постоянно и неуклонно понижаются, — согласился Ретма. — И есть еще что-то весьма странное: мы получаем слишком много энергии по всем местным источникам. Всю прошлую неделю мы постоянно снижали потребление энергии, и все равно выход ее продолжает подниматься — экспоненциально, в действительности. Я надеюсь, что эта кривая _н_е_ сохранит такой вид постоянно, в ином случае, мы просто не сможем управлять нашими машинами, когда достигнем точки цели.

— А в чем причина этого? — спросил Хэзлтон. — Неужели Закон Сохранения энергии отменяется в центре?

— Я в этом сомневаюсь, — ответил Ретма. — Мне кажется, кривая выровняется при приближении к вершине…

— Кривая Пирла, — вставил Шлосс. — Мы должны были это предусмотреть. Естественно, все что произойдет в центре — будет срабатывать с гораздо большей эффективностью, чем где-либо еще, поскольку центр свободен от стрессов. И кривая начнет выравниваться, как только эффективность наших машин начнет приближаться к абстрактным возможностям физики — идеальный газ, поверхность без трения, совершенно абсолютный вакуум и так далее. Вся мою жизнь меня учили не верить в реальное существование любого из этих идеалов, но, похоже, мне, по крайней мере, удастся получить хотя бы смазанное представление о них!

— Включая и свободную от гравитации метрику пространства? — обеспокоенно спросил Амальфи. — Ну и в кашу же мы попадем, если окажется, что спиндиззи не за что зацепиться.

— Нет, скорее всего, полное отсутствие гравитации невозможно, — сказал Ретма. — Вполне возможно гравитационная нейтральность точки — снова это можно отнести к беспрецедентной эффективности — но и только лишь потому, что все стрессы сбалансированы. Не может существовать такой точки во вселенной, которая гравитационно не напряжена, покуда в ней не останется хотя бы крохотного кусочка материи.

— Предположим, спиндиззи отключатся, — сказала Эстелль. — После достижения центра мы ведь все равно больше никуда не отправимся.

— Нет, — согласился Амальфи, — но все же мне хотелось бы сохранить маневренность, пока мы не увидим, что делают наши соперники — если они вообще что-то делают. Пока никаких их признаков, Ретма?

— Пока ничего. К сожалению, мы не знаем, чего именно искать. Но, по крайней мере, поблизости нет ни одной перемещающейся массы, вроде нашей; и в действительности — никакой активности, несущей в себе отпечаток какого-нибудь плана вообще.

— Значит, мы их опережаем?

— Не обязательно, — сказал Шлосс. — Если они уже сейчас добрались до центра, то очень возможно, что они проделывают массы всяческих вещей, пользуясь довольно маломощным экраном. Тем не менее, они наверняка бы уже засекли нас и предприняли бы какие-нибудь действия в отношении нас, если бы именно так обстояло дело. Так что давайте предположим, что мы их опережаем, пока инструменты не сообщат нам об обратном; как мне кажется — это довольно безопасное предположение.

— А сколь еще долго лететь до центра? — спросил Хэзлтон.

— Наверное, еще несколько месяцев, — ответил Ретма. — Если мы правы, предполагая, что эта кривая на своей вершине имеет плоский характер.

— А необходимая аппаратура?

— Последняя установка будет готова в конце этой недели, — сказал Амальфи. — И мы сможем начать отсчет, как только прибудем на место… при условии, что сможем научиться обращаться с оборудованием, работающим в десятки и сотни раз эффективнее своей обычной эффективности, без того, чтобы взорвать что-нибудь в процессе. Поэтому, мне кажется, нам лучше всего начать практиковаться сразу же, как только будет готова полностью вся система.

— Аминь, — пылко произнес Хэзлтон. — Могу я воспользоваться вашей логарифмической линейкой? У меня имеется несколько подготовительных упражнений, так что мне лучше бы начать сразу же, сейчас.