Жизнь с отцом

Для нас с Таней это известие было большим успокоением. Сознание, что мать и братья могли снова повредить Черткову, было невыносимо! Незадолго до этого мы писали другу нашей семьи О. с просьбой переговорить о Черткове со Столыпиным и предупредить его, что если будут какие-либо просьбы со стороны матери о высылке Черткова, их надо рассматривать как следствие болезненного состояния. О. передал нашу просьбу Столыпину.

Кроме того, мать Вл.Гр., близкая ко двору, написала письмо императрице Марии Федоровне. За неделю до нашего отъезда в Кочеты у меня произошел следующий разговор со старушкой Чертковой.

- Я думаю, - сказала я Елизавете Ивановне, - что вы поможете своему сыну оправдаться перед правительством и остаться здесь жить. И если вы, моя сестра и я сделаем все, чтобы защитить вашего сына, может быть, нам это и удастся.

- Я буду с вами также откровенна, - сказала Елизавета Ивановна, - на этих днях я начала письмо императрице Марии Федоровне, но когда дошла до несправедливых нападок вашей матери, я не могла продолжать. Мне казалось, что это чудовищно! Теперь, раз вы меня поощрили, я кончу это письмо, кончу нынче же!

В Кочеты мы ехали хорошо. В вагоне было два отделения, в одном сидел отец, в другом все остальные. Он прочел письма, выпил кофе и задремал. Он был так слаб, что я боялась за него.

Приехали к семи часам вечера. Отец очень устал. Ночью, когда он пошел спать и мам? вышла из его комнаты, я понесла ему дневники - маленький, интимный, и большой. А он уже шел мне навстречу:

- Дай дневники!

Он взял их у меня и повернул обратно. За его спиной стояла мам?. Увидав ее, он отдал мне большой дневник, но тотчас же вернулся и взял его обратно. Мам? пошла за ним. Я слышала, как она спросила:

- Ты от меня прячешь дневники?

- Да, от тебя, - сказал отец.

- Я все-таки жена...

Дальше я не слыхала.

Этот инцидент послужил поводом для волнения на целый день, но Таня так решительно настаивала, чтобы мам? ни с кем не говорила о волнующих ее вопросах, что постепенно мам? стала успокаиваться, как вдруг в руки ей попала газета с сообщением, что Черткову разрешено остаться в Тульской губернии.

Мам? вдруг громко вскрикнула:

- Вот мой смертный приговор!

Весь остальной день она волновалась, писала Столыпину письмо, ужасное, по словам Михаила Сергеевича.

- Я убью Черткова! - кричала она. - Подкуплю его отравить! Или он, или я!

Потом приехал Сережа с графом Дмитрием Адамовичем Олсуфьевым, и она несколько успокоилась.

На другой день после приезда, за обедом, отец рассказывал о разграблении озерскими мужиками монополии. На отца эта история произвела громадное впечатление. Ехал возчик с целым полком водки. По дороге около деревни Озерок повозка сломалась. Возчик остановился, собрались крестьяне. Воспользовавшись тем, что возчик был пьян, мужики постепенно растаскивали водку и в конце концов разграбили все и перепились.

Крестьянам предстояло жестокое наказание. Это особенно волновало отца и он хлопотал за них, писал присяжному поверенному Гольденблату, всегда охотно соглашавшемуся по просьбе отца защищать крестьян.

Вечером все играли в разные игры с детьми - Танечкой и Микой, сыном Левы Сухотина. Потом дети пели и плясали. Дедушка и бабушка смеялись не меньше нашего.

Я любила смех мам?. Она смеялась беззвучно, трясясь всем телом и, точно конфузясь своего смеха, закрывала рот рукой. В этот вечер она была такая жалкая, кроткая и милая. Как бы мы любили ее, если бы она могла быть всегда такой.

На другой день вечером мы пошли большой компанией в школу смотреть представление Чеховского "Злоумышленника" и волшебный фонарь. На дворе было темно, хоть глаза выколи, под ногами непролазная грязь, Таня освещала путь фонарем. Мать взяла отца под руку, но он сам насилу шел и, споткнувшись, оставил ее руку и пошел один.

Школа была битком набита, много было детей. Мальчики играли хорошо. Отец смеялся до слез. Затем шли долгие и утомительные приготовления к фонарю.

Показывали жизнь Сергия Радонежского. Стоя около полотна, учитель, заикаясь и робея из-за присутствия гостей и главным образом отца, рассказывал, как Сергий Радонежский после пророчества монаха чудом научился читать и писать.

Отец встал.

- Я сейчас пойду, - сказал он, но раздумал и опять сел, а через несколько минут решительно встал и пошел к выходу.

- Какой дребеденью набивают голову! Ужасно! Ужасно!

За ним вышли мам?, Таня, О., Сережа, Душан Петрович и я.

Как-то на днях отец застал меня во время спора с учителем Иваном Михайловичем. Тогда он ничего не сказал, но сегодня спросил меня:

- О чем ты так горячо спорила с Иваном Михайловичем?

- О православной вере, - сказала я, - он мне сказал, что церковь освящает только хорошее. А я спросила его: а война? Смертная казнь? Кто же их освящает, как не церковь?

- Неужели он защищает смертную казнь?

- Он считает это печальной необходимостью.

- Ай, ай, ай, - застонал отец, - ай, ай, ай!

И долго он не мог успокоиться, все качал головой и охал.

Но хотя жизнь наша протекала более спокойно, чем в Ясной Поляне, отец все время был грустен. Он чувствовал, что мать находится в том же нервном состоянии, что она сдерживается только благодаря тому, что находится в чужом доме. Она продолжала всем рассказывать, что Чертков хочет разлучить ее со Львом Николаевичем, что Лев Николаевич находится под его влиянием и что он хочет передать все свои писания в общую пользу. Граф О. выслушал жалобы матери, но отнесся к ней как к больной, не придавая значения ее словам.

- Что, Лев Николаевич, не хочется вам за границу? - спросил вдруг Дмитрий Адамович.

- Нет, никуда не хочется. А вот за настоящую, большую границу слишком часто хочется! - и грустно улыбнулся.

Я с ужасом думала о возвращении в Ясную Поляну. Как всегда, когда атмосфера прояснялась, отец усиленно начинал работать. Однажды, когда я вошла к нему с письмами, он сказал:

- Ну, Саша, ты все просишь работы, скоро я тебе ее дам... Вот все хожу и думаю.

В этот же день после обеда он позвал детей, Мику и Таню, к себе в комнату и рассказал им сказочку. Я записала ее, сидя под окном, чтобы не мешать ему своим присутствием.

"Были две сестры, у них были дети: у одной девочка Соня, у другой мальчик Петя. Поехали раз сестры в гости, а детей послали вперед с няней. По дороге случилось несчастье. Сломалось колесо, ехать дальше нельзя. Тут деревня. Крестьяне говорят: мы починим. Нечего делать. Пошли дети с няней в избу. Видят, в избе девочка и женщина. Девочка худая, платье на ней рваное, плачет. Соня и Петя спрашивают женщину: почему она плачет? - А оттого плачет, что ей молока хочется, а у нее нет! А няня и говорит Соне и Пете: я вас покормлю, пейте молоко! А Соня и говорит: я не стану пить молока, дай девочке. Няня стала говорить: как можно, пейте молоко! - Но Соня и Петя опять сказали: мы не станем, если ты не дашь девочке! - Тогда няня дала девочке, потом пришел еще мальчик. Опять Соня и Петя говорят: мы не будем пить, отдай, няня, молоко мальчику! - Потом Петя и говорит: почему это у нас всего много, а у них ничего нет? - Няня говорит: так Бог велел! - А Соня говорит: неправда! Если Бог так сделал, так этот Бог злой, злой, не буду ему молиться. - Если Бог так сделал, не хотим такому Богу молиться! - сказал Петя. И вдруг они слышат голос с печки. Там старый старичок лежал. - Умница, ты говоришь, что Бог злой. Он велел любить всех людей. А уж это люди так устроили! - А зачем они так устроили, - спросила Соня, - что у одних много, а у других нет? - А Петя говорит: я, когда выросту большой, сделаю так, чтобы у всех было поровну. - А старик говорит: ну смотрите, сделайте так, дети, помогай вам Бог!

А сделали ли они так - не знаю".

- Поняли, дети? - спросил отец.

- Да, да!

- Ну, пойте теперь!

И все, начиная с дедушки, запели "Птичка Божия не знает"...