Страница 2 из 71
В марте 1920 года Александру Львовну арестовали по делу политической организации "Тактический центр". Допрашивал ее известный следователь ВЧК Я.С.Агранов. Александра Львовна вела себя вызывающе, на вопросы не отвечала. Спустя два месяца ее освободили до суда. Между тем ВЧК, не получив никаких доказательств вины дочери Толстого, обратилась за санкцией в высший политический орган страны. 15 мая 1920 года на заседании Политбюро, где присутствовали Ленин, Троцкий, Сталин, Каменев, Преображенский, Калинин и приглашенные Крыленко и Агранов, который выступил с кратким сообщением, было решено "закончить дело А.Л.Толстой не позже недельного срока и о результатах доложить Оргбюро". Действительно, через неделю, 22 мая, дело о "Тактическом центре" снова рассматривалось на заседании Политбюро при участии Ленина, Троцкого, Сталина, Преображенского, Бухарина. Доклад сделал Каменев. После чего было принято постановление: "Утвердить список, прочитанный т. Каменевым". Имя Александры Львовны значилось в числе обвиняемых. В августе 1920 года Верховный революционный трибунал приговорил ее к трем годам заключения в концентрационный лагерь в московском Новоспасском монастыре. Вина же дочери Толстого состояла лишь в том, что она предоставляла квартиру для заседаний и ставила самовар его участникам1, за это "преступление" ее лишили свободы, обрекли на бездействие, непосильный труд, унижения и оскорбления. Доведенная до отчаяния, в надежде на спасение узница Новоспасского лагеря набрасывает черновик письма к В.И.Ленину, который сохранился в ее архиве.
"Глубокоуважаемый Владимир Ильич! - писала она в своем прошении. - Долго колебалась перед тем, чтобы вам написать. Но я верю вам и верю, что вы поймете и не осудите меня. Я не могу примириться с мыслью о том, что я, гражданка свободной России, в то время, когда люди-работники нужны, когда они наперечет, - должна жить паразитом в своей стране, заключенная в 4-х стенах как опасный и вредный член общества. И почему? Мой отец, взглядов которого я придерживаюсь, открыто обличал царское правительство и все же даже тогда оставался свободным, и постольку поскольку кто-либо интересуется моими взглядами - не скрываю, что я не сторонница большевизма, я высказала свои взгляды открыто и прямо на суде, но я никогда не выступала и не выступлю активно против советского правительства, никогда не занималась политикой и ни в каких партиях не состояла. Что же дает право советскому правительству запирать меня в 4 стены как вредное животное, лишая меня возможности работать с народом и для народа, который для меня дороже всего? Неужели этот факт, что 2 года тому назад на моей квартире происходили собрания, названия и цели которых я даже не знала, дает это право? Я узнала только на допросе, что это были заседания Тактического центра. Владимир Ильич! Если я вредна России, вышлите меня за границу. Если я вредна и там, то, признавая право одного человека лишать жизни другого, расстреляйте меня как вредного члена Советской республики. Но не заставляйте же меня влачить жизнь паразита, запертого в 4-х стенах с проститутками, воровками, бандитками. Я пишу, повторяю, потому что верю вам и чувствую, что вы поверите мне и поймете, что тяжесть моего положения не в том, что я живу в клетушке, питаюсь помоями, и даже не то, что лишена внешней свободы. Тяжесть положения моего, главным образом, в том, что лишена доверия, т. е. возможности работать. Если вы прочтете мое письмо, на всякий случай сообщаю подробности своего дела. Я осуждена Военным трибуналом 26 августа на 3 года содержания под стражей в Новоспасском лагере по делу Тактического центра. 2 раза мне было отказано Верховным трибуналом во всякой амнистии. Последнее заседание Верховного трибунала 6 декабря с.г."2.
Неизвестно, было ли это поразительное по силе духа, гордого самосознания, непреклонности письмо переписано набело и отправлено адресату, равно как и датированное тем же 6 декабря 1920 года заявление в ВЦИК с просьбой о пересмотре приговора и амнистии. Однако все же благодаря хлопотам яснополянских крестьян да кстати подоспевшей амнистии Александра Львовна летом 1921 года покинула Новоспасский монастырь и вышла на волю, чтобы отдаться главной и святой обязанности - сохранению Ясной Поляны такой, какой ее оставил великий мастер, превращению ее в общенародный памятник, культурно-просветительный центр.
Пока на этом пути она не встречала непреодолимых препятствий и даже получала поддержку из Москвы от Луначарского, сотрудников Народного комиссариата просвещения, особенно от Калинина, к которому неоднократно обращалась по своим служебным делам и с ходатайствами за арестованных и осужденных, исполняла свои должности хранителя Ясной Поляны и с 1925 года директора Музея Толстого в Москве серьезно и в высшей степени ответственно, не щадя себя. Удалось, несмотря на множество трудностей, выполнить намеченную программу: действовали реставрированный Дом-музей, Опытно-показательная станция, открылась школа-памятник, проводились экскурсии, читались лекции, заботливо обучали ремеслам и просвещали крестьянских ребят.
К концу 1920-х годов небосклон все больше заволакивали грозные тучи, усиливалось государственное вмешательство в повседневную жизнь толстовской вотчины, а местные руководители, в большинстве своем необразованные и некомпетентные, всячески препятствовали миссии "хранителя". Дочь Толстого изнемогала от борьбы с ними, от частых поездок в Москву с жалобами, хлопотами, доказательствами своей правоты. "Мы живем тяжко, очень тяжко, - признавалась Александра Львовна в письме от 18 декабря 1928 года из Ясной Поляны другу детства А.И.Толстой-Поповой. - Необходимо большое напряжение сил, чтобы вести работу. Главное, уж очень низка культура тех, которые здесь имеют большую силу. Все, что более или менее культурного, - в центре, а у нас - что остается" (ГМТ). Спустя некоторое время она поведала все тому же корреспонденту о своем смятении: "Я ухожу из Станции. Пока остаюсь в музее, но не знаю, надолго ли. Работать нельзя. Больше всего хочу свободы. Пусть нищенство, котомки; но только свободы. Я много занимаюсь, есть у меня грандиозные планы, связанные не с моей службой, а с моими личными работами" (ГМТ).
Призрак желанной свободы вдруг возник перед ней, когда из Японии пришло приглашение выступить с лекциями о Толстом, которое после предоставленного отпуска и официального разрешения Александра Львовна приняла.
С большим волнением покидала дочь писателя Родину, еще не отказываясь от мысли снова очутиться в Ясной Поляне.
Как в Японии, так и в Америке Александра Львовна много времени уделяла чтению лекций о Толстом, о его жизни, "уходе и смерти", его мировоззрении, а также о своей многострадальной отчизне, сдавленной в железных тисках авторитарной сталинской диктатуры, о ее национальной трагедии. Выступала она в больших и малых городах, в колледжах и университетах, перед интеллектуалами и рабочими, пожилыми и молодыми. Жить же предпочитала по-яснополянски скромно, "опрощенно", подальше от больших городов, на фермах, напоминающих мужицкий двор, на природе, занимаясь тяжелым крестьянским трудом.
Почти десять лет бытие чужестранки оставалось неизменным, разве что приходилось переселяться с одной фермы на другую, но весной 1939 года, по ее признанию, "начался новый очень важный этап": по инициативе группы эмигрантов (среди них - графиня С.В.Панина, С.В.Рахманинов) был основан "Комитет помощи всем русским, нуждающимся в ней", названный в память Льва Толстого "Толстовским фондом". Возглавив его, дочь писателя снова вступила на путь благородного служения милосердию, добру, всячески облегчала участь эмигрантов так называемой первой волны, очутившихся за рубежом в ранние послереволюционные годы, в массе своей терпевших страшную нужду, не имевших постоянной работы, крова. Александра Львовна исполняла эту свою миссию со свойственной ей энергией и страстью. На полученном в дар участке земли в Рокланд-Каунти, неподалеку от Нью-Йорка, были построены интернат для престарелых, больница для хронически больных, детский дом, церковь, библиотека. Открыты филиалы в Западной Европе, на Ближнем Востоке, в Южной Африке. Повсюду русские скитальцы находили прибежище, медицинскую помощь, покой и сердечное участие.