Страница 18 из 71
Все мое существо возмутилось, кровь кинулась в голову.
- Не смей, не смей! - крикнула я ей, не прячась, а, наоборот, подступая ближе и подставляя лицо. - Не смей! Слышишь, я за себя не ручаюсь!
Мам? была поражена, рука опустилась, и она отступила от меня.
Я выскочила и побежала вниз, на двор, в темноту парка. Должно быть, вид у меня был странный, Андрюша и Сережа Сухотин бросились в саду меня искать. Я слышала их голоса, но не откликалась. Когда я немного успокоилась и мне надоело сидеть в темноте, я пошла домой и в дверях столкнулась с отцом. Он что-то говорил мне о прощении, но я не слушала его.
- Я не позволю, не позволю больше себя бить, - повторяла я, уверенная, что в этом и заключается самое важное, а не в том, что говорил отец.
- Мам? самой тяжело, простить надо, помириться...
С тех пор мам? уже не била меня, но иногда ей трудно было сдерживаться. В этом году мисс Вельш приехала гораздо позднее, ко мне поступила м-ль Котинг. Затянутая в корсет, с седеющими кудельками на лбу, короткими, узловатыми руками с просвечивающими лиловыми жилками, м-ль Котинг внушала мне страшное отвращение. Я не могла видеть ее, меня раздражал ее скрипучий голос, желание молодиться, затянутая талия - все.
И вот один раз старая дева расчувствовалась и рассказала мне, что она влюблена, что ей очень хочется поскорее на родину, потому что там ждет ее жених. Я с трудом удерживалась от смеха. Мне казалось невероятным, что такая старуха (ей было лет под сорок) могла думать о женихах и романах, но я терпеливо ее слушала и рассматривала карточку жениха - плотного пожилого немца с усами ? la Vilhelme1.
Вдруг мне захотелось подразнить ее.
- Que direz vous, mademoiselle, si moi aussi je suis amoureuse?2 спросила я с вызывающим видом.
М-ль Котинг передернуло:
- Oh! mais je dirai que c'est un peu trop tot!3
Но на меня уже напал задор, и я не могла остановиться.
- Mademoiselle Koting, - заявила я торжественно, - je suis amoureuse!4
- Tiens, tiens, racontez moi ?a!1
Я, забыв, что она гувернантка, приставленная следить за моей нравственностью, рассказала ей, что я влюблена в одного гимназиста и он в меня тоже.
- И вы с ним целовались? - с ужасом спросила м-ль Котинг.
- Нет, он хотел меня поцеловать, но я не согласилась, - отвечала я с гордостью.
На этом разговор о романах кончился. Через несколько дней, когда я проходила мимо темной комнатки, где мам? проявляла фотографии, она окликнула меня. В страшно резких выражениях она стала меня бранить:
- Нечего сказать, хорошие ты подаешь надежды, если в пятнадцать лет целуешься со всякими шалопаями, дрянная девчонка, мерзкая!
Мам? кричала, топая ногами. Это было ужасно страшно. В промежутках между криками я пробовала оправдываться:
- Это неправда, мам?, я не целовалась!
Но мам? не слушала, она так разошлась, что еще немножко - и она ударила бы меня. В этот момент вошла гостившая у нас тетенька Татьяна Андреевна Кузминская.
- Что это ты кричишь, Соня? - спросила она.
И, узнав, в чем дело, сказала:
- Надо же разобраться, спросить Сашу, может быть, это все еще неправда. Идем ко мне, - сказала она тоном, не допускающим возражения.
Я с радостью пошла за ней.
- Ну садись, рассказывай всю правду, слышишь, только не ври, все равно узнаю, по глазам узнаю, если вздумаешь скрывать!
Я рассказала тетеньке про свой роман. Гимназист за мной ухаживал, и мне казалось, что это очень весело, как один раз мы очутились вдвоем и он стал перебирать бусы у меня на шее. Я отстранилась от него, а он спросил: "Можно тебя поцеловать?" - и как мне стало страшно, и я сказала "нет" и убежала от него.
- И все? - спросила тетенька.
- Все.
- Постой, а что же ты наговорила мадемуазель?
- Тетенька, я рассказала ей меньше, чем тебе. Она отвратительная, мерзкая, старая лгунья! - с жаром воскликнула я. - Она же первая мне рассказывала про какого-то швейцарца, за которого она собирается замуж.
- Не врешь? - спросила тетенька.
Но это она спросила уже для очистки совести, своим чутким, добрым сердцем она прекрасно понимала, что я говорю правду. Легкой, чуть подпрыгивающей походкой она побежала наверх к мам?.
Котинг уехала. Тетенька настояла на этом.
- Дрянь такая, - говорила она, - сама Саше про свои романы рассказывала, а потом на нее же бог знает что наплела.
У меня остался горький осадок от этой истории, мне казалось, что мам? так и не поверила мне.
А потом приехала милая мисс Вельш.
Светлым, ярким лучом прошла тетенька через всю мою жизнь - с раннего детства и до последних тяжелых революционных лет, когда она была для меня единственным близким человеком в Ясной Поляне!
В моем раннем детстве Кузминские каждое лето приезжали в Ясную Поляну. Бывало шумно, весело, у них была почти такая же большая семья, как наша. Тетенька - первая затейщица: то за грибами, то купаться, то пикники, то друг к другу обедать.
Высокого, красивого, важного крестного моего Александра Михайловича Кузминского мы боялись, тетеньку - обожали. "Тетя Соня", "тетя Таня" слышалось постоянно. Иногда мы путали и тетю Таню называли мам?, а мам? тетей Соней.
Тетенька любила радость и веселье. Все, что было нерадостно, она с негодованием откидывала. Она терпеть не могла ссор, неприятностей, злобы - они нарушали радость - и старалась скорее все уладить. Как только ссорящиеся с ней сталкивались, она мирила их и вкладывала в это столько жара, что всегда достигала цели. С детьми она вовсе не церемонилась, если кто-нибудь поссорится или подерется, она сейчас же схватит их за шиворот и стукает головами друг о друга, сердито приговаривая: "Ну целуйтесь же, дряни вы этакие, целуйтесь, говорят вам!" А если это не действовало, она и подзатыльник даст, чтобы поскорее помирились, и тогда делалось так смешно, что пропадала злость.
Как-то младший сын тетеньки, любимец ее Митечка, захворал желудком, и надо было ему дать касторового масла.
- Митечка, - говорила ему тетенька, ласково-просительно подавая ему касторку в рюмке, края которой были обмазаны лимонным соком, - Митечка, милый мальчик, выпей касторку.
- Нет, нет, нет, - с какой-то недетской уверенностью тянул Митечка, в такт каждому "нет" отрицательно помахивая рукой.
- Митечка, - уже несколько строже говорила тетенька, - выпей касторку!
- Нет, нет, нет, - с еще большей настойчивостью тянул Митечка.
- Митечка, - грозно воскликнула тетенька, - выпей касторку!
- Нет, нет, нет! - В голосе Митечки слышались уже капризные нотки.
- Да, да, да! - вскрикивала тетенька, давая Митечке три подзатыльника и опрокидывая рюмку с касторкой опешившему мальчику в горло. Он глотал, морщась, захлебываясь, а тетенька запихивала ему в рот ложку малинового варенья на закуску.
Бывало, придут к тетеньке гости, а она их угощает:
- Кушайте, пожалуйста, кушайте, все равно собакам бросится.
И никто не обижался, все смеялись.
Я, к сожалению, не помню ее молодой, но помню, что она пела так, как никто на свете. Я спала в детской за две комнаты от залы. Прогонят спать, а я знаю, что тетенька будет петь, и жду. И вот слышу, первые аккорды на фортепиано берет пап? или брат Сережа. Сердце стучит. В ночной рубашке я крадусь в гостиную.
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты...
Я знаю каждую ноту, дыханье захватывает, мне кажется, что я сама, все вокруг приобретает новое, особенное значение, внутри делается что-то странное, я чувствую в себе новые возможности, силу, которая растет, распухает, томит...
Тетенька кончила. Похвалы, восклицания кажутся ненужными, нарушают очарование. Но вот она снова начинает любимый романс отца:
Слышу ли голос твой
Звонкий и ласковый,
Сердце как птичка
В клетке запрыгает,
Встречу ль глаза твои
Лазурью глубокие,
Душа навстречу им