Страница 6 из 23
- А долги не платить - по-православному?
- Так ведь не тебе он должен, - молвил пышнобородый, - плюнь ты на эти десять пудов, хрен с ними.
Приказчик задрал бороденку, брызгая слюной, зашипел:
- Ты на что меня толкаешь? На обман толкаешь! - Он погрозил пальцем: Гляди у меня! То-то... Я миром выбран, я - честно.
- Эх, поистине: чужой дурак - смех, а свой дурак - грех. Пышнобородый подтолкнул локтем другого сборщика. - Идем отсюда, пущай сам носит, сам и возит.
Шелапутин кинулся было следом за уходящими со двора сборщиками, но остановился, вернулся к подводе, потряс кулаком:
- Ну вы у меня!.. Все как есть выложу хозяину про вас! Слышите? Вертайтесь!
Сборщики, не оглядываясь, подняв плечи, широко зашагали от хутора. Приказчик растерянно захлопал глазами, позвал:
- Нил, поди сюды.
Стефанов оторвался от стены, на негнущихся ногах приблизился к приказчику.
- Бери вилы, Нил, ссыпай в подводу репу... Да ты оглох, никак?
Нил не двигался с места, по-прежнему смотрел на дальний лес, но в глазах у него начали загораться недобрые огоньки.
- Господи! - вдруг раздался пронзительный вопль жены Стефанова Маремьяны. - Да что же такое деется-то? Где это видано, чтоб люди сами себя грабили! Да рази ж можно этакое! Ой, помрем мы все как есть голодной смертью! - Она упала на колени, поползла по грязи к ногам приказчика. В один голос заревели младшие ребятишки.
- Афанасий, смилуйся, Христа ради, не дай погибнуть!
Ребятишки цеплялись за однорядку Шелапутина, вторили матери:
- Хлиста лади, не дай!
Приказчик на минуту остолбенел, потом рывком высвободился из цепких ребячьих рук, выдернув из-под телеги вилы, замахнулся:
- Пошли прочь, я вас!
Ребята заверещали в страхе. У Нила кровь бросилась в голову. Не помня себя, ринулся он к Шелапутину, хотел вырвать вилы, но подошвы сапог скользнули по глине, приказчик мигом провалился куда-то, в глазах вспыхнуло множество звезд...
Когда Стефанов очухался, он увидел, как приказчик выезжает со двора. Рядом с Нилом сидела растрепанная, без платка Маремьяна и голосила. Прижавшись к ней, подвывали перепачканные в грязи ребятишки. Евлашка осторожно трогал волосы отца.
В башке гудело. Нил пощупал затылок - крови нет, зато шишка с кулак. Шатаясь, поднялся, бесцельно побродил по двору. "Что же теперь делать? Дожил, нечего сказать: одежи что на себе, хлеба что в себе - и голо, и босо, и без пояса. Хоть Евлашку в кабалу отдавай. Нет уж дудки! Уходить надо. Но куда. Податься бы в южные окраины - там жить легче, но скорее сыщут и обратно вернут. А может, - на Север... Старики говорят, что уходят туда люди, несогласные с Никоном, с новыми законами. Однако житуха там тяжкая... Думай, Нил, думай..."
Горько причитала Маремьяна. Прикрикнул на нее:
- Да заткнись ты!
Маремьяна спрятала в ладонях исхудавшее лицо.
Красивая была девка Маремьяна, а ныне от красоты одни глаза остались, да и те провалились в темные глазницы. В бедности, нужде беспросветной проходило замужество. Однако Маремьяна не жаловалась: Нил оказался работящим мужем, бил ее редко да и то, когда уж самому невмоготу бывало, ребят зря не забижал и все, что нарабатывал, в дом приносил. Но, видно, так водится: все любят добро, да не всех любит оно. И вот сегодня впервые дохнула на них могильным холодом смерть.
Нил вывел из сарая Серка, погладил седую гриву, стал запрягать в фуру.
- Собирай пожитки, - сказал он жене.
Маремьяна, опираясь рукой о землю, тяжело поднялась, заправила под платок волосы. Ребятишки швыркали носами, не выпускали из ручонок материного подола.
- Какие у нас пожитки, - вздохнула Маремьяна, - сам знаешь: в баню собраться - из избы выехать. Куда же теперь-то?
Глядя, как Нил зло затягивает гужи, она подумала, что, может быть, он верно замыслил, ведь на хуторе ждет их голодная смерть, никто не сможет помочь, никому до них дела нет... И все же куда уезжать? Зима на носу, ребятишки босы, не одеты.
- Стало быть, в бега... - тихо промолвила она. - Поймают - на козле забьют.
- Не твоя печаль, - огрызнулся Нил.
- Боязно. Коли что случится, куда ж детишки денутся? По миру пойдут, горемычные, в кабалу вечную...
Нил резко обернулся, и Маремьяна испугалась его гневного взгляда.
- Ведь околеем тут!
- А изба, а двор?
- Спалю! Пропади все пропадом!
Маремьяна подошла к мужу, погладила по плечу:
- Не надо, Нилушка. Вдруг кто-нибудь сюда поселиться захочет. Место доброе...
Нил молча налаживал сбрую. Когда кончил, буркнул:
- Ладно, быть по-твоему.
Доехав до опушки леса, Нил спрыгнул с фуры в жухлую мокрую траву, снял с задней стенки топор и сунул его за пояс под армяк. Два младшеньких спали, убаюканные качкой, посапывали и причмокивали во сне. Рука сама потянулась погладить их по льняным головкам, и тут же Нил рассердился на себя за свою слабость. Он торопливо обошел фуру, дотронулся до жениного плеча.
- А? Что? - встрепенулась Маремьяна.
- Ждите меня тут, - хрипло проговорил Нил, - да никуда не отъезжайте. Скоро вернусь.
- Куда же ты?
- На кудыкину гору...
Он поглубже натянул шапку и быстрым шагом двинулся вдоль опушки, не оглядываясь.
А Евлашка не спал. Он видел, как отец брал топор, и притворился спящим, когда его головы коснулись отцовские пальцы, а теперь молча глядел вслед тятьке. Недоумевал Евлашка, зачем отцу понадобился топор - в темноте дров не нарубишь, раньше надо было думать, а то попросил бы его, Евлашку, он бы мигом... Глаза у отца страшноватые, злые, ушел в ночь...
Евлашка забился в угол, устроился поудобнее. Веки слипались подкатывал "тихон". Рядом глухо шумел ночной бор.
...Изба приказчика Шелапутина чуть виднелась за высоким тыном, и узнать, почивает хозяин или бодрствует, можно было по поведению Шелапутинских кобелей. Перед сном приказчик спускал их с цепей, и они бродили по двору, голодные, злющие, отзываясь остервенелым лаем на каждый шорох у забора. Сидя на привязи, они вели себя тихо, пока обманутый этой тишиной гость или путник не входил в калитку. Хорошо, если отделывался он порванными портками...
Нил осторожно приблизился к тыну, чутко прислушиваясь к тому, что делается во дворе. Там было тихо. Видимо, хозяин еще не спал и псы были на цепях. Нил опустился возле ворот в сырые увядшие лопухи, судорожно сжимая топор, затаился.
Прояснилось: хитро ухмыляясь, глянула из-за дальнего леса скособоченная луна. Где-то далеко, в болотах, стонала выпь...
Время шло, приказчик не выходил из дому, и Нилом овладело странное беспокойство. Дело, которое он задумал, могло кончиться плохо для него, и тогда ни жена, ни дети никогда не узнают, что с ним случилось. А самое страшное то, что пропадут они без него, погибнут. Может быть, потихоньку уйти из здешних мест, запутать следы, чтоб сам черт не нашел. Но ведь останется жить злодей Шелапутин, будет и впредь лиходейничать, измываться над народом, еще не одного по миру пустит... На детишек с вилами! Да за это...
Новый прилив ярости охватил Нила. Неужто никто и ничто не в силах избавить землю от такой сволочи. Ведь дохнуть нельзя, живешь, как в петле, чем больше барахтаешься, тем туже она затягивается...
Летом Нил продал всю скотину, оставил только лошадь. На вырученные деньги купил у одного знакомого крестьянина из дальнего села немного хлеба на зиму, да не сумел увезти купленное. По причине недорода помещики и воеводы понаставили на дорогах и тропах заставы, чтоб ни один золотник зерна не ушел из их владений. Поймали Нила, поймали и его соседа бобыля. Сытые дворовые прихвостни секли их плетьми прямо в телегах, потом доставили на воеводский двор обоих и били их там батожьем без пощады. А за что?.. Голым бедняком стал Нил: ни скотины, ни денег, ни хлеба. И жаловаться некому. Отлежавшись, он поехал к своему хозяину Мещеринову просить отсрочки долга. Дальше крыльца не пустили. Сыто отрыгивая, рыжеволосый Мещеринов высунулся в окно, кивнул дворне: "Выбейте его за ворота!" Накостыляли Нилу по шее. Лежа в фуре, в бессильной ярости грыз он кулаки, едва удерживаясь, чтоб не разрыдаться от горя и обиды. А когда приехал домой, содрал со стен иконы святых чудотворцев и под причитания жены разбил их топором на колоде в щепки... Не прошло и недели, как заявился Шелапутин с выборщиками. А ведь на свою погибель пришел...