Наркосвященник

– В качестве кого?

– Не важно.

На этот счет у него не было никаких соображений, и он прокричал ей вслед:

– Тебе здесь нечего делать, если, конечно, тебя не прельщает хевронское говно. Прав я?

Тони снова повернулся к столу. Элиас и Эдвард Салман одобрительно кивали головами: конечно, он был прав.

Юрист хотел точно знать, что именно случилось, когда потенциальные покупатели пришли осматривать участок Элиаса.

– Что случилось? – переспросил Элиас. – Семейка аль-Банна случилась. Они принялись кричать, размахивать палками, потрясать лопатами, старыми покрышками – всем, что под руку попадалось.

– Так они сами претендуют на эту землю?

– Им хотелось бы. Но они даже не интересуются ценой. Она им не нравится, соседи не нравятся.

– Но они ведь даже в другой зоне, – емко обозначил этим единственным английским словом накал страстей Тони.

– Они предпочитают бить фактами прямо на месте.

– Размахивая дубинками, – заметил юрист.

– Именно, – ответил Элиас. – Но также, скажем, устраивая там пикничок или подвешивая детские качели на наш кедр. Хотя, конечно, только против этого я бы не стал возражать.

– На основании своего профессионального опыта могу сказать, что все жители Хеврона – ужасные задиры, да к тому же бесстыжие. Просто кровь в жилах стынет.

Сам старик аль-Банна и его семья были в числе первых, кого переселяли из Хеврона в Вифлеем после того, как в конце 1995 года город перешел под протекторат палестинцев. Как и следовало ожидать, они стали плацдармом для всего своего клана, который был велик и могуч даже по хевронским меркам.

– Что же нам делать? – спросил Тони. – Мы все палестинцы, так почему они считают, что имеют больше прав?

– Если они не хотят платить объявленную цену, – сказал Эдвард Салман, – пусть лучше Вифлеем остается христианским городом.

Юрист в основном обращался к Тони, хотя у того не было прямой заинтересованности в продаже земли, принадлежащей брату. Но он не возражал, поскольку и сам имел сходные проблемы. Все они были доверены Салману, однако ни одна так и не приблизилась к решению.

Салман стукнул по столу. Все было ясно.

– Вот что я думаю. Тут либо одно, либо другое. Можно обратиться в суд Рамаллы, но тогда, наверное, с год придется ждать решения. Или мы сами обращаемся к совету клана и своими силами убеждаем его взять более строгую линию против хевронцев.

– Так что же, мы совсем ничего не можем сделать?

– Ну, не стоит настраивать себя так негативно. – Салман пожал плечами. – Настраивайся позитивно и думай о том, чтобы сесть в самолет и улететь отсюда навсегда.

Элиас вскинул руки:

– Боже, о боже! Вот это мечта.

– У меня тоже сильное искушение. Если я продам свою собственность, я, наверное, к вам присоединюсь, – сказал Тони.

– Ты хочешь все продать? – Голос Элиаса вдруг стал серьезным и тихим.

Тони кивнул еще до того, как заметил растущий в глазах своего брата страх.

– Кроме квартиры в Иерусалиме, конечно.

– Да, такую цену никто не даст, – согласился Эдвард Салман.

Следующие десять минут они сидели молча. Элиас знал, что за квартиру в Иерусалиме израильтяне были бы счастливы заплатить в шесть или семь раз больше, чем любой палестинец. Но потом полиция попросила бы жену Тони опознать его тело где-нибудь на заднем дворе супермаркета Зузу.

Самира Хури закрыла саммит, войдя в гостиную с тремя чашками кофе на жестяном подносе: универсальный сигнал сворачивать визит.

Самира всегда беспокоилась, что долгие разговоры истощают ее мужа, и действительно, лицо Элиаса было серым, несмотря на яркий полуденный солнечный свет. Эдвард Салман сделал глоток кофе. Когда он встал. Тони тоже поднялся.

– Пойдем вместе.

И они вразвалку направились к двери, ведущей в сад. Их "мерседесы" были припаркованы напротив дома, возле стены Баптистской воскресной школы. Когда они прошли через калитку, Тони раскрыл ладонь и сказал: "Попробуй".

На ладони у него лежал миндаль, только что сорванный с ветки. Хоть садик и был мал, Элиас все-таки нашел место для нескольких фруктовых деревьев – здесь имелись фиги, апельсин, оливки и парочка гранатовых кустов. Однако только миндаль приносил достаточно плодов. Остальные деревья росли просто для красоты – проще было покупать хорошие фрукты в магазине.

Слева находился тот самый клочок земли, который Элиас хотел продать. Он был небольшим, но выглядел вполне прилично, найти покупателя на него не составило бы труда.

Тони сказал:

– Видел?

– Тех двух парней возле дома?

– Это сыновья аль-Банны. Их у него пятеро и все такие головорезы.

Эдвард Салман опять взглянул.

– А что у них в этом строении?

– Птицеферма. Если подойдешь метров на двадцать к ней, сразу почуешь запах куриного дерьма.

– Птицеферма? Вроде как эта зона не предназначена для промышленности.

Тони фыркнул:

– А им-то что? Попробуй скажи им об этом. Нелегальный куриный бизнес, слыхал о таком?

Адвокат потер запястье.

– Вообще-то нет. Не сталкивался с этим в своей практике.

– Я иногда думаю – зачем в этой стране адвокаты, если все равно никто не соблюдает никакие законы?

Может, Салман слегка призадумается на эту тему по дороге домой. Но не слишком сильно – ехать-то ему всего минут пять. Тони не хотел напрягать его прекрасно настроенный адвокатский мозг.

Последнее время Тони старался относиться к адвокатам терпимее. У него уже не было энергии, как раньше, в возрасте двадцати или чуть больше тридцати, все время находиться вне закона. Его дом был тоже минутах в пяти езды. Можно дойти пешком, но по такой жаре не хотелось даже думать об этом. Ему всего сорок пять – еще не старость. Но он тучен, утомлен жизнью, и кровяное давление у него до смешного высокое, и стресс, в котором он постоянно находится, – до смешного хронический. Ему приходилось оплачивать колледж за двоих сыновей, что уже стоило сорок тысяч долларов в год, не говоря о расходах на их квартиры и карточки "Виза". Он торговал подержанными машинами, но никто теперь не хотел их покупать – все предпочитали тащиться по этой земле на своих ржавых двоих. Доходов не было никаких, он не мог свести концы с концами, и единственной его надеждой был этот несчастный клочок земли, который даже не имел названия. Но и продав его, он все равно не получил бы достаточно денег, чтобы справиться с проблемами.

А вот за квартиру в Иерусалиме он с легкостью мог хоть завтра получить три миллиона долларов. Предложения лежали на столе. Эдвард Салман говорил, что даже четыре миллиона были вполне реальной суммой. Все, что требовалось, – это только начать переговоры с заинтересованными людьми.

Тони и адвокат стояли возле садовой калитки. Тони шепнул прямо в ухо адвокату:

– Ну, что ты посоветуешь?

Салман огляделся по сторонам и прошептал в ответ:

– Бери деньги и немедленно сматывайся в Америку.

– И никогда не возвращаться?

– А ты и не сможешь.

Нельзя сказать, что Тони вообще не думал об этом. Иногда он так и представлял себе свое будущее – вырвать все корни, сжечь мосты и отправиться в добровольное изгнание. Но сделать это в реальности он не мог. Хури входили в десятку самых старинных семей Вифлеема. Немногие из людей могли бы похвастаться, что их семья живет на этой земле сотни лет, может, даже жила всегда. Он не считал себя самым лучшим, великим патриотом или представителем знати. Тем не менее он жил в Палестине, хотя и имел возможность уехать. В те времена, когда у него были деньги, он построил себе огромный дом, завел дело и предоставлял работу мусульманам из лагерей беженцев. Только благодаря таким людям, как он, в Палестине еще существовала хоть какая-то экономика.

Как там сказал Сильвестр Сталлоне в "Рэмбо"? "Я просто хочу, чтобы моя страна любила меня так же, как я ее люблю".

Хотя, может, это и перебор. Если слезы и наворачивались ему на глаза, то это скорее просто от жалости к себе. Себя-то он не обманет. Он оглянулся на дом Элиаса. София сидела на балконе и грызла семечки. Он помахал ей, и она махнула ему в ответ. У молодежи нет проблем по поводу отъезда – у Софии или у его собственных сыновей. Но Тони не мог уехать. Не важно, что в этой воде полно дерьма, но все-таки это его небольшой пруд, и он в нем большая рыба.