Страница 14 из 105
Кратко обсудив военную обстановку, Рузвельт спросил Сталина, как тот поладил с генералом де Голлем на декабрьской встрече в Москве.
"Я не считаю де Голля очень сложным человеком, — ответил Сталин. — Но я считаю, что он нереалистичен в том смысле, что Франция сделала небольшой вклад в войне и тем не менее требует одинаковых прав с американцами, британцами и русскими, которые вынесли основное бремя войны".
Рузвельт, которому не нравился французский лидер и которого он считал просто политически досадной необходимостью, с улыбкой заметил, что в Касабланке де Голль сравнивал себя с Жанной д'Арк. Сталину настолько понравился этот анекдот, что он немного посмеялся. Если с Черчиллем он был подчеркнуто вежливым, то с президентом всегда держался тепло. Действительно, они оба настолько хорошо ладили друг с другом, что начали обмениваться доверительной информацией. Рузвельт проинформировал Сталина о недавних слухах, будто Франция не планирует сразу же аннексировать территорию Германии, но хочет отдать ее под международный контроль. Сталин покачал головой и повторил то, что де Голль сказал ему в Москве: Рейн естественная граница Франции, и он хочет, чтобы французские войска находились там постоянно.
Такой обмен мнениями подвигнул Рузвельта на ответную доверительность, и он заметил, что собирается сказать нечто такое, чего не сказал бы Черчиллю: после войны Британия хочет от Франции размещения 200 тысяч французских солдат на восточной границе. Эта сила сможет сдержать любую агрессию со стороны Германии, пока Британия подготовит свою собственную армию. "Британцы странные люди, — сказал он загадочно, — они хотят испечь пирог и сами его съесть".
Сталин очень внимательно слушал откровенный рассказ Рузвельта о том, сколько проблем у него с британцами по вопросу об оккупационных зонах Германии. "Вы считаете, что Франция должна иметь оккупационную зону?" спросил Сталин. "Это было бы неплохой идеей, — ответил Рузвельт и добавил: — Но только из чувства доброты".
"Это может быть единственной причиной для выделения им зоны", — твердо сказал Сталин. Молотов, который до этого момента молчал, вторил Сталину с такой же твердостью. Он был бесстрастным, флегматичным дипломатом, которому Рузвельт дал кличку "каменная задница", поскольку тот мог сидеть за столом переговоров сколько угодно времени, снова и снова возвращаясь к одному вопросу.
Президент заметил, что до начала конференции остается три минуты, и предложил пройти в соседнюю комнату, которая была конференц-залом и где уже собирались высшие военные чины Большой Тройки. Он предпочитал, чтобы его прибытие видело как можно меньше людей. Рузвельт сидел на маленьком стуле на колесиках, и его так и вкатили в огромную комнату, которую в былые времена царь использовал в качестве зала для приемов. Оказавшись у большого круглого стола, Рузвельт поднялся на руках, пересев в кресло. Боулен сел рядом в качестве личного переводчика.
Военные фотографы защелкали фотоаппаратами, снимая Сталина, Черчилля, Стеттиниуса, Идена, Молотова, Маршалла, Брука и других военных и политических деятелей, а также переводчиков, которые стали занимать места за столом. Советники пододвигали стулья, садясь за спинами своих шефов. В общей сложности за столом находилось десять американцев, восемь британцев и десять русских, готовых начать судьбоносную конференцию. Чувство значительности события охватило их всех. Кто-то нервно кашлял, кто-то прокашливался.
Сталин открыл встречу, предложив Рузвельту сделать несколько вступительных замечаний, как он делал это в Тегеране. Американцы, видевшие Сталина впервые, были удивлены его маленьким ростом — всего лишь метр шестьдесят пять — и очень приветливой манерой разговора.
Рузвельт поблагодарил Сталина и продолжил, сказав, что люди, которых он представляет, прежде всего желают мира и скорейшего окончания войны. Поскольку теперь участники добились большего взаимопонимания, чем в прошлом, то президент предложил проводить переговоры в неофициальной атмосфере, когда каждый сможет свободно и открыто высказаться. Он предложил обсудить вначале военные вопросы, "особенно те, которые касаются самого важного фронта — Восточного".
Генерал-полковник Алексей Антонов, заместитель начальника советского Генерального штаба, сделал доклад о развитии нового наступления, за которым последовало краткое изложение обстановки на Западном фронте, с которым выступил Маршалл. Затем Сталин прервал его, сказав, что у Красной Армии в Польше 180 дивизий против 80 немецких. Превосходство в артиллерии четырехкратное. На направлении главного удара было сосредоточено 9000 советских танков и 9000 самолетов. Сталин закончил, спросив, какие у союзников имеются пожелания касательно Красной Армии.
Черчилль также выступал не соблюдая формальностей, выразив благодарность правительств Англии и Америки за мощное и успешное наступление Красной Армии, попросив дальше продолжать его.
"Нынешнее наступление стало возможным не благодаря пожеланиям союзников", — не без раздражения заметил Сталин и подчеркнул, что Советский Союз не был связан в Тегеране никакими обязательствами по зимнему наступлению. "Я упоминаю об этом для того, чтобы подчеркнуть высокий дух советского руководства, которое не только выполнило формальные обязательства, но пошло еще дальше и выполнило то, что оно считало своим моральным долгом перед союзниками". По личной просьбе Черчилля Красная Армия начала грандиозное наступление раньше запланированного срока с тем, чтобы отвлечь силы немцев от Арденнского сражения. Что же касается продолжения наступления, заверил Сталин, то Красная Армия останавливаться не будет, если позволит погода и дорожные условия.
Рузвельт призвал к откровенному разговору, и он его получил. Он быстро сделал несколько примиряющих замечаний, и в разговор вступил Черчилль, который выразил полную уверенность в том, что Красная Армия продолжит наступление, когда это будет возможно.
Общий тон первого пленарного заседания, как записал Стеттиниус в своем дневнике, "был в наивысшей степени пронизан духом взаимопонимания", и когда без десяти минут семь был объявлен перерыв, среди участников царила дружественная атмосфера. Несколько мгновений спустя появились два сотрудника НКВД, так как охранник Сталина потерял его из виду. Они начали рыскать по коридорам в его поисках, подняв небольшую панику, но тут Сталин спокойно вышел из умывальной комнаты.
Первый день работы закончился официальным ужином в «Ливадии», который давал Рузвельт для своих двух коллег, министров иностранных дел и нескольких ключевых политических советников, в общей сложности на 14 человек. На ужине подавались смешанные русские и американские блюда: икра, осетр и советское шампанское, жареные куры по-южному, овощи и пирог с мясом. Поднимались десятки тостов, и Стеттиниус заметил, что после того, как Сталин пригубил водку из своей рюмки, он украдкой начал добавлять туда воду. Наблюдательный Стеттиниус, который детально записывал все, что происходило на конференции, также заметил, что маршал предпочитает курить американский табак.
Когда Молотов поднял тост за здоровье Стеттиниуса и выразил надежду увидеть его в Москве, Рузвельт пошутил: "Вы считаете, что Эд будет вести себя в Москве так, как Молотов вел себя в Нью-Йорке?", имея в виду, что тот весело провел там время.
"Он (Стеттиниус) может приехать в Москву инкогнито", — заметил Сталин.
Добродушное подшучивание продолжалось и стало еще более свободным. Рузвельт наконец сказал Сталину: "Я хочу вам кое в чем признаться. Премьер-министр и я вот уже два года обмениваемся телеграммами, и у нас есть выражение, которое мы используем, когда речь идет о вас: "дядюшка Джо".
Сталин, явно скрывая раздражение, холодно спросил, что имеет в виду президент. Американцы не понимали слов, но тон голоса Сталина не вызывал сомнений, а пауза, необходимая для перевода, сделала ситуацию еще более неловкой. Наконец Рузвельт пояснил, что это они так ласково его называют, и попросил подать еще шампанского.