Страница 8 из 26
- Видел и вижу. Если я не ошибаюсь, объемное изображение похоже на одного нынешнего вождя. Все-таки, Уотсон, поглядывайте иногда на черный ход. Кстати, вы верите в разную чертовщину?
- Я приверженец англиканской церкви. Там это не принято. Но посмотрите, тень вождя будто втекает в тело агента.
- Наглядное пособие по вселению сильного в слабого. Ни с того ни с сего смертельно раненный стал беззвучно подниматься и вскоре уже стоял на ногах.
- Где я? - спросил он на английском, но с сильным кавказским акцентом, как догадался Холмс.
- На съезде, товарищ Сталин. Вы собирались сказать нам, где применять средство, а потом идти и выступать. Народ ждет.
- Водонапорная станция на… кхе-кхе. - Полутруп, будто почуяв подвох, смолк и сделал несколько шагов, потом заговорил о чем-то своем. - Ва-пэрвих, я скажу им, что рэшающий пэрэвес сил уже на нашей старане, ва-втарих… - тут сияние над его головой сменилось тьмой, и тело, рухнув, стало совершенно бездыханным и неподвижным.
- По-моему, товарищ Пантелей сам виноват, что у него возникли проблемы, - сказал эпитафию Холмс. - Жизнь все-таки отдал он неизвестно за что, причем в первый раз не чужую, а свою.
- Сматываемся по-быстрому, как говорят наши русские друзья, - шепнул Уотсон.
- Надеюсь, тень вождя будет еще нам полезна. Захватим труп с собой, - неожиданно произнес Холмс ужасные слова».
Михаил Петрович прочитал и хмыкнул. Он хмыкнул дважды. По-моему, до него не все дошло. Или он был несколько хитрее, чем казался на первый взгляд.
– Это критика? - на всякий случай поинтересовался он.
– Это самокритика, - возразил я.
– Не сметь зажимать самокритику, - старец вспомнил какой-то лозунг поросших мхом времен и захихикал довольный.
Затем он ввел меня в мир своей молодости, заполненной не свиданиями на берегу речки, а неустанным истреблением вредного и ненужного элемента. «И что интересно, Борис. Кого-то мы, может, и зря шлепнули, инженера там или физика-химика. Но ведь, в основном, под косилку шли алкаши, тунеядцы, бабы распутные, поэтишки-бездари».
В общем, выделил пенсионер 100000, по-большевистски, без процентов. НО! Какое большое «но». Прямо два столба с перекладиной. Вернее, рукопись Михаила Петровича, которую надо было мне переписать человеческим языком и литературно разукрасить. «Записки старого чекиста» называется, в пятьдесят страниц длиной. Рассказывала она о борьбе со всякой сволочью, которая оказалась недотстреленной и вот нынче распустилась. И еще в ней вспоминалось, что руководство хоть грудью, но обязано было накормить народ, и что Владимир Ильич лишь казался жестоким, он просто любил, когда вес его слушаются. И симфоний у нас было, хоть задницей ешь. Л Лев Толстой крестьян приглашал на барщину лишь три дня в неделю, и еще три дня они должны были читать его сочинения, которые писатель якобы случайно оставлял в поле. Причем, нерадивого читателя нередко пороли на конюшне. И правильно, потому что порядок должен быть и в приобретении духовности…
Решение мне надо было принять на скаку. И, несмотря на всяческую тошноту и отвращение, я согласился. Искусство требует жертв. На этот раз оно потребовало в жертву меня.
Престарелый мастер заплечных дел осклабился вставными челюстями.
Добрался я до дома, там совесть еще больше меня кушать стала. И никакие доводы типа «говна всегда много» уже не помогали. Вколол я в себя, как последнее средство от надсадных чувств, ампулу сцеволина, после чего разложился на диване.
Опять электрические соки потекли к голове, а потом началась в пресловутом конусе иллюминация с вихрями. Вылетел я сам из себя с ветерком, но вскоре попал в какой-то сачок и оглянулся на прежнее исконное тело. От него осталась лишь расплывчатая клякса. Когда все утряслось, я оказался не на диване и не подле него, а на автобусной остановке у универсама. Причем, с твердым и непреклонным желанием прикончить дряхлую вонючку, пытающуюся скатать из своего дерьма конфетку с моей помощью. Почему бы не распространить принцип истребления ненужного элемента па самого товарища пенсионера?
И вот добираюсь я до дома и стиле «вампир». Как раз стемнело. Черная лестница, по которой когда-то прислуга выносила во двор остатки обильной номенклатурной жратвы, ныне зазамочена и заколочена. Только на четвертом этаже виднеется окошко, не забитое фанерой. А рядом с черной - но уже снаружи - другая лестница - пожарная. Первая ее ступенька где-то на высоте трех метров. Я никогда не отличался ловкостью, силой пальцев и небоязнью высоты. Но сейчас все эти свойства были вполне моими. Подвинул мусорный бак, с него перемахнул на козырек крыльца, а далее шаг вбок по карнизу - и пожарная железяка любезно предоставила мне свои перекладинки.
Первый этаж, второй, третий, четвертый, с невозмутимостью обезьяночеловека карабкаюсь вверх. И вот я у окна, битья стекол не требуется, рама свободно болтается на петлях - как подружка на шее моряка, прибывшего с хорошей отоваркой. Еще немного - и шар в лузе, я на черной лестнице вместе со своими черными намерениями. Михаил Петрович проживает, пока что, на пятом. Вот я уже притулился у его двери, закрытой на английский замок, прислушиваюсь, как мышонок, собравшийся проскочить к харчам. Там, за ней, вроде никаких шебуршений. Достаю из кармана крепенький перочинный ножик и потихоньку, скреб-скреб, отжимаю собачку. Оказываюсь на большой кухне, что обязана была радовать желудок комсостава. Да и ныне Михаил Петрович, слезно жалея деньгу, все ж покупает и хавает, что положено.
Где-то в коридоре скрипит, открываясь, дверь, кто-то принимается шаркать ногами. Беру большой кухонный нож со стола - действия все машинальные, будто собираюсь порезать колбаску или почистить рыбку. А «рыба-колбаска» все ближе и ближе.
Я - оперуполномоченный смерти. Я работаю на очень крутого хозяина.
И вот Михаил Петрович показывается из дверного прохода. Это становится причиной, а следствием - удар, сильный и точный, под его пятое ребро. Откуда у меня столь развитое мастерство и выдержка? Да и физическая сила? Михаил Петрович со слабым кашлем складывается на полу, а я, аккуратно протерев рукоятку ножа, начинаю выбираться из монументального строения.