Страница 25 из 35
— Такую проблему бабы с мужиками решают запросто. Можно я тебя, как говорят в деревне, обойму? — спросил Почкин. — Станет у нас меньше девственности, но зато больше безопасности.
— Обнимите, только не слишком тискайте ради этой вашей безопасности.
Его рука опустилось на ее утлое плечико, затем сместилось на ребрышки, не слишком сильно прикрытые плотью. Воробей, а не баба. Но что-то будто тает в груди и горле.
— Ну как, плотские мысли зароились в вашей благообразной голове с красивыми залысинами? — шепнула Ася.
— Я хочу не тебя, я хочу добра тебе. Это, наверное, старость виновата. Впрочем, положи нас в одну кровать, причем без излишней одежды и по обоюдному согласию…
— Много условий выставляешь, Почкин. Лучше скажи, что можно сделать вот на таком пеньке. — Она перешла на “ты” и заодно прикоснулась к его губам, легонько, не тверже ветра. — Если погибнем, то дураки, наверное, будем.
— Да, что ты, я еще буду гулять на твоей свадьбе. Или ты на моей. Или мы оба на нашей…
Под мечтанья о свадьбе выступ обрушился и сидельцы сразу увязли в гуще, топкой, эластичной и мускулистой. Почкин выпустил Асю, то ли от неожиданности, то ли хваткая среда выкрутила девчонку из его рук. Впрочем самого мужчину гнусная масса сдавила так, что голова, мигом опухнув, взорвалась разноцветными пузырями мыслей и чувств.
Когда эти мысли и чувства были еще вместе, то все по-разному подкрепляли тягу Почкина к жизни к бессмертию, его любопытство, веру, упрямство, его пробивную силу. Теперь они разлетелись и неизвестно, что осталось от личности.
Потом зрительные ощущения вернулись и Блюститель нашел себя в какой-то вакуоли. Аси же нигде не было видно. Почкин прочистил глотку, звуки по-прежнему из нее выпрыгивали, хотя лететь им было особенно некуда и они гулко бились обратно в слуховые перепонки.
— Вот, зараза! Где же я? — не удержался от праздного вопроса заключенный Почкин. Неожиданно поступил отзыв. В виде объемного шепотка со всех сторон.
“Стало быть во мне. С поглощением.”
Стенки вакуоли дрожат, заметил “поглощенный”. Может, они плодят звуки?
— А вы кто? И на каком я свете?
“Какая разница. В любом случае от меня зависит, будешь ли ты жить дальше хорошо, плохо или вообще никак,— шепоток насытился кое-какими эмоциями и стало ясно, что собеседник или собеседница гордится собой. — Я в принципе лишь субстанция, но желательно, чтобы ты относился ко мне как к женскому существу, допустим, как к богине.”
— Согласен, всецело одобряю. Я вас богинюшкой с охоткой назову. Поклоняться буду, жертвы приносить весомые. Кабана, быка заколю, даже если они будут против. Воскурения, возлияния…
“Фу, какая грубая настырная речь. Да тебе не сравниться с господином Проектировщиком”,— заметила слизневидная дама.
— Но где все-таки Ася, моя подружка?
“О твоей подружке пока рано говорить”,— отрезал голос. А Почкин, несмотря на временное поражение разума, вспомнил о надписи “Материнская Субстанция”, что значилась на пустой папке, валяющейся в заброшенном кабинете.
— Самое время, богиня. Можете разозлиться, задушить меня разок другой, однако пора поговорить, порассуждать, потолковать об этой девчонке.
После небольшой довольно жутковатой паузы голос “субстанции” откликнулся на предложение.
“Я уважаю такую настойчивость. Решил, значит, пофорсить, поиграть в крутого парня. Ладно, неважно какая игра, лишь бы она придавала нам значительности”,— слизеподобная богиня показала себя большой человековедкой.
К вакуоли с Почкиным приблизилась еще одна — с голым тельцем Аси. Совсем неподвижным. Два студневидных проводка уходили ей в нос и под веко.
Горячая волна плеснула внутри головы Почкина, как по корыту и, отвердев, застыла колом в горле.
“Жизнь присутствует всеми необходимыми пульсами в этом теле. Ты видишь движение грудной клетки? — несколько успокоил объемный голос. — А теперь сделаем так, чтобы нам ничто не мешало.”
Последний цепкий взгляд Почкина ухватил тонкую жалостливую линию девчоночьей руки. А еще запечатлел перекрестье узеньких бедер, которое в других обстоятельствах могло вызвать силу притяжения в нижней части живота, но сейчас — лишь томление сердца. Наступят ли эти другие обстоятельства?
— Ну так, что вы поделываете, богиня? — Почкин собрал все ручейки воли в одно русло.
“Не слишком вежливо переться напролом… Ладно уж. Я поделываю квибсеров. Пеку людей так сказать.”
— Не слишком настоящих. — Почкин нашел силы покритиковать.
“Когда я вдыхаю в них душу, им не кажется, что они какие-то буратинки. Особенно, если настроить умишки моих отпрысков на что-нибудь не слишком сложное и приобщить к какому-нибудь большому делу. Потом, правда, личность у моих исчадий немножко распадается, они начинают шизофренировать и засыпают. До той поры, пока в них не вдувают новую душу. А что им делать, когда истощается тяга к жизни?”
— Я все-таки не могу поверить, что мы с вами, богиня, просто так общаемся.
“Мы с тобой не просто так общаемся. — “успокоила” субстанция. — Глянь-ка под нос, герой.”
Батюшки — и у него пуповинка. Скользкий слизистый проводок пролегал из стенки вакуоли прямо в ноздрю. И куда-то дальше.
“Да, прямо в речевой центр мозга. Потому-то я и говорю на твоем языке”,— пояснила богиня-хирургиня.
— Так отчего же истощается тяга к жизни у синтетических людей? — переключился с неприятной темы Почкин. — Или это секрет?
“Если вопрос поставлен, надо отвечать. Но так, чтобы никто не понял ответа. Душа — это своего рода батарейка, только четырехполюсная и с линейными зарядами, она дает искру в энергетическую систему человека. Нормальный белковый организм обратной волной подзаряжает “батарейку”, а вот полимерное тело, увы, нет.
— Я врубился. Как-нибудь понял, что это начальство на Космике постаралось,— гордо объявил Почкин. — Значит, им не надо прочной души. Но что им надо тогда?
“А я почем должна тебе говорить?”
— Так я ж могу подумать, что вы чего-то не знаете, богиня.
“Думай как хочешь, мне какое дело… Ну, ладно, внемли… У них там каких-то устаревших мутантов из специализированных каст должны поменять на моих синтетических ребятишек. Мои-то не боятся ни радиации, ни ускорения.”
— Богиня, а кого все-таки собираются отправить на пенсию?
“На пенсию никого. Эти мутанты, штурмана, которые тоже не боятся ни радиации, ни ускорения, похоже, на мыло пойдут… Создавали-то их на базе человеческого генома, но лишь как живые разумные машины. С помощью других живых машинок, дрессированных вирусов, которые помогали человеческим гаметам вырасти в монстров, полезных для народного хозяйства. А сейчас эти самые хвостатые-зубатые-зеленые штурмана оборзели слишком, права стали качать, в общем, ведут себя как евреи.”
— Вы, богиня, откуда такое слово знаете? В Космике, я слышал, различие племен утрачено, там любой негр с помощью эндогенного вируса “Блонди-Т” может превратить себя в белобрысую бестию, а вирусом “Негатив-Ультра” очернить себя обратно. У нас же на Земле, иудейская нация куда южнее Темении живет. Говорят, что на острове каком-то, водой от магометан отгородилась, и в море том левиафаны плавают, которые корабли харчат.
“Вот-вот, а в Космике водой не отгородишься”,— скверно выразилась богиня, будто служанка какая-нибудь. И стало ясно, ее воспитанием давно никто не занимался. Или, что господин Проектировщик привил ей собственные дурные манеры. Несмотря на явные пробелы в моральном облике, студневидная дама чувствовала свою материнскую значительность и явно претендовала на большее.
“В общем, надоело мне синтетиков клепать, хотя я вроде на это дело настроена. Осточертел мягкий полимерный синтез по матрицам, копирование информации в пластиковые мозги, прошивание энергетических каналов в пластиковых организмах… Потому я устроила так, чтобы ты сюда попал. Это я ведь дала Кологривову степень свободы, а уж он сработал как следует. Шустрый оказался малый. Ну, спрашивай теперь, чего мне от тебя надо?”