Страница 10 из 26
3
«Очередной труп» – Антон Владиславский, молодой бизнесмен, проживал в высотном доме на Московском проспекте. Я перед поездкой сообщил менту Ильюше, чтоб взял на заметку бизнесменову драгоценную жизнь. Владиславский заметно отличался от первых двух «трупов» в положительную сторону. Не въедливый, не занудливый, без гадкого прошлого. И денежную пенку собирал он не с помощью поварешки, доставшейся от совковых времен, а бороздя солянку современности вдоль и поперек.
Владиславский – мой однокашник, он единственный на курсе не хватал девочек за талию и всем говорил «вы». Потому-то ему и хотели несколько раз рыло почистить, чтоб не задавался, но затем решили: просто человек – чудак (впрочем, некоторые выражались еще определеннее).
И Владиславский тоже в мою рукопись к своему сожалению глянул. Вот на эти странички:
«Уотсон поднял веки лежащему человеку и осветил фонариком глазницы. Затем тщательно пощупал пульс.
– Стопроцентный покойник, Холмс.
– Все равно берем. Я понимаю, мое предложение звучит дурно, но другого выхода определенно нет.
Голос Холмса звучал почему-то убедительно и Уотсон не стал больше перечить.
Джентльмены, подхватив труп, вынесли его из аппаратной. Далее спустили по лесенке, держа под руки – как двое гуляк своего перестаравшегося товарища. И в машине агента Пантелея отправили не в багажник, а на заднее сидении, сунув ему в рубаху – для подпорки головы – линейку.
– Куда сейчас, Холмс?
– На Чэйнсери-лэйн живет выходец из Азии, великий тюркский шаман Володька. Из очень дикого племени, которое кушает даже туристов сырыми. Благодаря своему сомнительному прошлому Володька умеет говорить с покойниками.
– С трупами?
– Нет, он вызывает души предков. Но, я думаю, сейчас мы изрядно облегчим ему задачу. Ничего вызывать не надо, все рядом.
Володька оказался мужчиной с изрядным брюшком и приятным смуглым цветом лица.
– Гюн айдын, бай башкан, – приветствовал Холмса шаман, ударяя в бубен. Не удивился он и двум другим вошедшим. – Маленьки женщын по спине бегать надо? Чобан-кебабы кушать будем, а?
– Пусть маленькие женщины побегают где-нибудь в другом месте. Мне люля-кебаб, только не приправляй его выделениями молодой саранчи, мистеру Уотсону – плов. Надеюсь, такое твое блюдо не нуждается в проверке жизнью и смертью. Товарищу Пантелею пока ничего не надо, пусть полежит спокойно.
Надо отдать должное шаману, поскольку он не ел, а только хлебал из пиалы, глядя на жующие лица джентльменов, и приговаривал: «Кто чаю не пьет, того понос проберет». Между делом Володька рассказывал как был изгнан из своего племени. Оказывается, соплеменники избавились от него, потому что он слишком много занимался колдовством и редко виделся с женой – как сказал вождь: «Наш шаман любит ее левою ногой».
После сытного обеда Холмс поставил задачу Володьке – допросить покойника с пристрастием. «Передай ему вначале, что им очень интересуются на этом свете.» Шаман кинулся исполнять. Первым делом Володька с полчаса кипятил какое-то варево, источающее запах несъедобных грибов. И принимал его мелкими глотками, принимая все более осоловелый вид. Однако, когда склоненная голова готова была ударить ковер, Володька взвился как куропатка и, колотя босыми пятками по полу, да грязными ладошками в бубен, пошел в какую-то странную присядку.
– Как называется этот танец? – решил уточнить Уотсон.
– Подлинный танцор танцует только свой собственный танец, – с видом знатока отозвался Холмс.
– А кроме чистого искусства он чего-нибудь демонстрирует? – засомневался Уотсон.
– Не помню, кто сказал и сказал ли вообще, что искусство – зеркало жизни. В конце концов, почему нет? Володька смотрит в одно зеркало, а мы с вами, Уотсон, в другое. И какое из них кривее?.. Товарищ Пантелей был чрезвычайно зациклен на своей борьбе, ведь он фанат. Борьба наверняка запечатлелась в различных слоях его памяти: образной, мотивационной и прочих. Так называемая эфирная аура, известная нам по убедительным описаниям теософа Лидбитера, может, и есть слабое магнитное поле, что источается памятью. Вернее, веществами, которые ее образуют, и, очевидно, разлагаются у покойника не сразу, помаленьку. Поле ничтожненькое, но вполне воспринимаемое чувствительными натурами вроде Володьки.
Тем временем шаман закончил активную часть танца, напоминающую фокстрот, и, поводя руками как балерина из «Лебединого озера», стал вещать.
– Неживой человек просит не беспокоить его, угрожая местью демонов Преддверья. Я держу его и не даю уйти. Но великий багровый дух хочет заступиться за него.
И тут началась кутерьма. Ударяемый и удушаемый невидимыми руками и ногами Володька стал кататься по полу, рычать, изрыгать невыносимый русский мат. К тому же он несколько раз от напряжения ухудшал воздух. Но у Холмса не дрогнул ни один лицевой мускул.
– Нельзя шаману помочь как-нибудь? – поинтересовался Уотсон.
– Не стоит, чтобы мы не делали, все равно только напортим.
И вдруг поединок закончился. Володька лежал на полу, слабо икая.
– Ну, кто кого победил? – слегка взволновался Холмс. – Он?
Володька помотал изнуренной головой.
– Вничью?
– Я, бай башкан. Со счетом «два-один» однако… Каждый день, перед восходом солнца на напорной станции в Ист-Энде в воду Лондона выдавливается сок демона – великого черного демона с собачьей головой.»
После зачтения Владиславский почему-то спросил, в одной ли квартире жили молодые Холмс с Уотсоном. Немного огорчился, узнав, жилплощадь разменяли еще их родители. Но пакетик со полутора тысячами амдолларов в мои ждущие руки перекочевал. Причем без расписки, поскольку «взгляд у меня ласковый, доверительный.» Вот такую странную фразочку Антон и отпустил в оправдание своей небрежности.
Правда, тридцать процентов навара он возжелал. Плюс, пронаблюдал меня некий мускулистый бритоголовый юноша с татуировками, прошедшийся от соседней комнаты до выхода. Затем Владиславский с пожиманиями руки да пожеланиями дальнейших успехов вывел меня за дверь. Вся плодотворная операция двадцать минут заняла.