Полное выздоровление

4

В палате, разрезанной на одиночные боксы, их было пять. «Пятеро смелых», как выражалась опасливая нянечка. Алкаш широкого профиля по кличке Муму; бомж Андрон с пятидесятилетним стажем; Никита, пострадавший от любви, он же по совместительству спидоносец; юноша Петя с вызолоченным кудрявым чубчиком — из начинающих террористов, группировки «Смерть Носатым». И Матвей Малов. Непродолжительное время в их рядах находился шестой, некто Гур. Но повинуясь закону пяти, он исчез при невыясненных (никто не хотел выяснять) обстоятельствах.

Ночью, по таинственным причинам он оказался рядом с Муму, который ворочался на койке, страдая тяжелой формой беспокойства. Алкаш вдруг стал звать на помощь — и товарищи не подвели. Стрелой мелькнул бомж Андрон и так обработал подозрительную личность тапком по рылу, что та стала хладным прахом. Петя с чубчиком попытался еще раздавить Гура отсутствующими сапогами. Желая быть хоть чем-то полезным, владелец СПИДа справил малую нужду на темную личность, которая, когда очухалась, без лишнего шума выползла за дверь. Правда, позавтракав, Муму вдруг вспомнил, что «этот самый, кажись, закурить просил…»

Но после случившегося ЧП началась самая обычная жизнь. Алкаш то экономил таблетки как буржуазия, то по-пролетарски швырял их в пасть словно лопатой и прихлебывал горячий чифирь, создавая комплексное удовольствие. Но он был резко несогласен, он неустанно клеймил позором тех, кто заманивает честных трудящихся в институтские клетки. Измученный таким зудежом юноша-террорист пытался научить Муму оттягиваться на манер народных богатырей прошлого, плавными жестами показывая ему микрокосмическую орбиту богатырской силушки и точку выхода таинственной «живой воды».

«Насчет «живой воды» я тебя понял,— откликался Муму, стараясь попасть тяжелым, как гаечный ключ, пальцем по носу собеседника, и тут же переключался без связи: «Ну-ка скажи, шкет, космос наш?» — «Спустим в сортир «носатых» и будет наш»,— терпеливо успокаивал его Петя, после чего алкаш-страдалец ненадолго окостеневал.

Юный террорист тоже был несчастлив, здесь никто не понимал принципов его борьбы. Медперсонал считал его олигофреном, товарищи по несчастью упорно отказывались вникать в его построения. Петя переживал, что не может сражаться с таинственным заговором «носатых» против прежней природно-почвенной жизни. Той самой, которая у предков протекала на печи, на завалинке, в баньке, за столом — со жбаном бузы. Это «носатые» своими успехами заставляют всех соперничать и вкалывать, не покладая рук и ног. Это «носатые» своей вертлявостью лишают человека сладости мирного отдыха, мешают хороводам и посиделкам, где могли бы предаваться соитию родственные души. Это «носатых» надобно, преодолевая зевоту, изничтожать без устали. Или хотя бы гадить им под двери, поджигать почтовые ящики и мочиться в парадной. С увядающей радостью юноша вспоминал последний поединок с «носатыми» у выхода из оперного театра, когда потери врага составили трое очков, двое зубов и один ридикюль.

Бомж по ночам взлетал с койки и, побежденный силой тяготения, шлепался на пол. Болезному Андрону во сне, да и наяву мерещилось, что того и гляди, подоспеет исполнительный лист с алиментами за полвека, а также кипа повесток в суд и военкомат.

Даже пострадавший через секс Никита чего-то боялся, его гнусавый голосок все реже разливался переливами заразительного (в разных смыслах) хохота. «Доктор ножницы схватил и полперца отхватил»,— делился мрачными прогнозами он.

Матвею жилось много лучше других, и он это признавал. Все желания исполнялись, потому что были близки к нулю. Побои исцелялись, хрип в груди затихал, кости срастались, карандаш, свистнутый со стола доктора, шуршал по клочкам бумаги.

Кроме того, Малову было приятно, что им заведует старшая сестра Исидова. И пусть это вряд ли имело какое-нибудь значение, старался вести себя красиво — как актер на сцене. Аккуратно ел, спал, захлопнув рот, не позволял себе мелких шалостей.

Со всеми, даже с распоследней сволочью старшая сестра обращалась как хорошая птичница с яичками — быстро, аккуратно, упруго, даже нежно. Единственное, что ему не нравилось в Исидовой — она делала уколы. Инъекциями занимались, конечно, и другие сестры, но Исидова лично, раз в день, колола каждого пациента в главную мякоть. Ее настойчивость в занятии этим делом, а также необходимость показываться в столь неромантическом виде перед дамой, беспокоили Малова. Правда, недолго. Ведь он не мог не заметить, что лечение благотворно подействовало на его однодельцев. Ошибки быть не могло: разгладились лица, помягчали манеры, от пациентов нельзя было теперь услышать громкого слова или неприличного звука, увидеть ужимки и прыжки.

Алкоголик внешне уже не напоминал монтировку, он ничего не искал теперь, кроме пользы своему телу. Говорил всем: «Дурак я был» и налегал на атлетическую гимнастику: благо здесь имелся отличный спортзал. Пелена лет свалилась с него, и он стал ладноскроенным джентльменом с усами-пружинами. Он рассказывал прилежно внимающему террористу про особо точный фрезерный станок — тут и выяснилось, что когда-то Муму трудился в космическом центре.

Оказалось, и террорист Петя может быть полезным человеком. Он сразу дал совет, как поднять производительность станка на десять процентов: выходить на работу на полчаса раньше. И, наконец, согласился не изничтожать «носатых», а победить их упорным трудом.

Бомж Андрон вежливо, но настойчиво принуждал всех вытирать ноги и мыть руки по десять раз на дню. Он повесил на окно занавески вместо жалюзи и развел цветы, он пек пироги по забытым рецептам бабушки Матрены. Администрация ни в чем ему не перечила. У него даже прорезался тенор. «Наш уголок нам никогда не тесен»,— звучало в палате, особенно, когда там находилась Исидова.

Спидоносец Никита тоже стал выправляться. Для начала он сменил выпирающие кости и члены на округлый вид. Попросил фрак — ему принесли. Когда с пациентами ужинала Исидова, он галантно шутил и даже ухаживал за ней — тонко и ненавязчиво. Потом прочитал по материалам прессы лекцию о большой роли женщины-матери и труженицы в обществе, в борьбе за мир и озеленение, объяснил, за что ее нужно уважать.

Однажды во время процедуры Малов засмотрелся на Исидову, которая, в свою очередь любовалась содержанием ампулы, входящим в шприц.

На ум пришло несколько строчек, Малов почувствовал, что они ускользают, и вытащил бумажку с карандашом. Чтобы чиркнуть про то, как светлые воины, представляющие лекарства, грызут блюющих ядом микробов. «Трупы бацилл валялись на огороде и в поле, в шкафах и на стульях. Враги убивали их повсюду, где встречали и где не встречали тоже. Бациллам отрывали жгутики, выдирали митохондрии, вышибали с одного удара нуклеотиды. Уцелевших прогоняли сквозь прямую кишку.»

— Значит, вы пишете,— с грустью зафиксировала сестра и положила прохладную ладонь на жаркую голову Малова. — Бедный вы мой.

— Почему бедный?. У меня есть зубная щетка, трусы, расческа. Хотя уж, конечно, изюм из булки не выковыриваю.

— Мы поможем вам,— ее глаза посветлели от устремленности в какую-то даль,— и многим другим.

— При чем тут другие? — пожал плечами Малов,— на всех не напасешься.

— Доктор Козлов стоит на том, что любая психопатология — всегда ускоритель системных поражений организма. Это рычаг, что сворачивает нормальный химизм среды. Дыра, через которую уходит энергия и входит болезнь.

— Ну, Козлов! Я смотрю, ему сказать такое, что плюнуть. Милочка моя, привет и прости от патологий, живущих у меня и исправно отрабатывающих свою жилплощадь. Не будем устраивать экскурсии по многострадальному родному телу.

Малов тут заметил, что Исидова смотрит на него ласково, но деловито, будто он сам был каким-то вирусом. Показалось, решил он. Но когда Матвей вернулся с обеда, то обнаружил, что смыло все его достояние, и огрызок карандаша, и жеванную бумагу. Нарушитель не только проник в тайник подушки, но даже зашил ее напоследок, проявив определенную заботливость. Ни перековавшийся алкаш, ни начавший мирную жизнь террорист не смогли что-либо добавить или убавить по сути происшедшего.