Страница 11 из 11
"Что это значит? Как отрекся, почему отрекся? Не по доброй же воле оставил престол?" Все перемешалось в голове. Кто объяснит, где собака зарыта? К кому пойти?
Посовещавшись, я и еще несколько солдат решили обратиться к нашему эскадронному командиру Козлову. Это был неразговорчивый и строгий служака, но солдаты уважали его за справедливость.
Встретил нас Козлов хмуро. На первый же вопрос ответил вопросом:
- Откуда узнали?
Показали ему газету. Эскадронный посмотрел на нас исподлобья, поджал тонкие губы:
- Это все - высокая политика. Я человек военный, в политику не вмешиваюсь. И вам не советую...
С тем мы и ушли.
На следующий день нам удалось раздобыть новую газету. Хоть и туманно было там написано, но поняли мы, что в Питере произошли важные события. Короче говоря, революция! Что это означало, мы тогда еще себе плохо представляли, но пришли к одному выводу: хуже, чем при царе, не будет.
Среди нас, кавалеристов, не было большевиков, может быть, один только Исаев. Но ветер свободы, гулявший по России, залетел и в нашу глухомань. Все сразу решили: надо что-то делать, действовать! Стремление это было еще не осознанным, возникло оно стихийно.
Однажды собрались мы на лужайке, смотрим друг на друга, и кому-то бросилось в глаза, что очень уж много среди нас георгиевских кавалеров. На кого ни поглядишь - то медаль на груди, то крест, два креста, а то и полный набор - все четыре. И не удивительно: не один год воевал наш полк.
И опять верную мысль высказал Исаев: раз царя больше нет, долой царские регалии!
- Не выбрасывать же кресты, - возразил Исаеву Кулешов. - Как-никак серебро да золото.
- Зачем выбрасывать? Пожертвуем их в фонд революции, - предложил Исаев.
Сказано - сделано. Кто-то притащил мешок, и здесь же, на лужайке, в него посыпались георгиевские кресты и медали. Это был наш первый отклик на революционные события.
Отныне мы заботились главным образом о том, чтобы раздобыть газеты. Каждый день мы снаряжали на станцию посыльного, и он приносил все, что удавалось там найти. Обычно это были зачитанные, уже прошедшие через многие руки газетные листы.
Так как газеты попадались разных партий - и кадетов, и меньшевиков, события в каждой из них толковались по-своему, оттого и сумбур в наших головах был еще больший.
Однажды встречаю Константина Рокоссовского - он служил в нашем полку, только в другом эскадроне. Идет мрачный. Остановились, закурили. Спрашиваю, как он смотрит на события. Оказывается, и у них в эскадроне тоже никто толком не поймет, что же происходит в России.
В конце концов мы все же выудили из газет то, что касалось нас непосредственно: повсюду - и в тылу, и в армии - создаются Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Стало быть, и нам надо объединяться...
...Полк снова уходил в окопы. На этот раз драгуны сменяли на позициях гусарский Александрийский полк.
В этом полку служил мой земляк Петр Лыков. Встретились мы с ним и, как обычно бывает между земляками, сначала заговорили о родном селе - где кто теперь, что пишут из дому. А потом поделились свежими солдатскими новостями.
Лыков рассказал мне, что им приказано снять с погон трафарет - букву "А", обозначавшую имя царицы - шефа полка.
- Всю неделю соскабливаем краску с погон, а она так впиталась, что ее никак не счистишь, - сетовал Лыков. - Ребята смеются: "Вот беда свалилась на нашу голову. От царя избавились, скинули Николашку с трона, а царицу Александру никак с погон сбросить не можем. Засмеют теперь нас, гусар, драгуны". Да и есть над чем посмеяться. Погоны после чистки стали как тряпки, а метка от трафарета все равно заметна.
- А вы совсем сбросьте погоны, - предложил я.
Лыков возмутился:
- Ты что, Тюленев, рехнулся? Какой же солдат без погон?
- Ничего! Попа и в рогоже можно узнать.
Неожиданно Лыков задал мне вопрос:
- А что, Тюленев, в вашем полку получен указ, чтобы впредь в армии личный состав на "вы" друг к другу обращался?
Я ничего об этом не слышал.
- Так вот знай, - стал просвещать меня Лыков, - у нас уже зачитан приказ. Теперь мы должны величать друг друга "господин солдат", "господии ефрейтор", "господин унтер-офицер"... И начальство: "корнет", "поручик", "штабс-ротмистр", "ротмистр", "полковник" - все господа! Титулы "ваше благородие", "превосходительство" отменяются. А что, здорово Керенка придумал?
- Здорово-то здорово, - усомнился я, - да какая нам от этого польза? Права-то у офицера остаются прежние, хоть солдата и господином будут называть. Вот войну бы отменили, тогда другое дело.
- Да, не мешало бы, - согласился Лыков.
И тогда я высказал Лыкову то, над чем думал последние дни:
- Требовать надо, чтоб послали в Петроград делегацию от солдат, пусть разведает, что там делается.
Лыкову эта мысль пришлась по душе.
- Здорово! Но кто это потребует и у кого?..
- По начальству все нужно делать, - не задумываясь, ответил я. - Прежде всего доложить взводным, не согласятся - эскадронному...
Несколько дней спустя и в пашем полку объявили приказ Временного правительства. Солдаты уже знали об этом от гусар и потому не удивились новым титулам. Удивляло другое: отношение к нам со стороны начальства. Не только эскадронные, но и старшие офицеры полка стали больше интересоваться настроением солдат. Если раньше в окопы редко когда заглядывал эскадронный офицер, то теперь к нам стал наведываться и сам командир полка полковник Дороган.
Помню, как-то сидели мы в блиндажах. При появлении полковника дежурный унтер-офицер Прокофьев подскочил к нему с рапортом. При этом назвал его "господин полковник". Его высокоблагородие всего передернуло от такого обращения. Еще бы!
Дороган служил в свите его величества, с гордостью носил золотые вензеля монарха. Правда, к этому времени ему пришлось снять "высочайшие вензеля".
С трудом подавив раздражение, командир полка горько улыбнулся:
- Вот, господин унтер-офицер, мы теперь с вами равные, я уже не высокоблагородие, а некий демократ - гражданин, как и вы.
- Так точно! - гаркнул в ответ Прокофьев.
Это еще больше разозлило Дорогана. Он поспешил переменить тему разговора:
- Ну как, довольны солдаты службой при Временном правительстве?
- Службой-то довольны, вашбр... виноват, господин полковник, - ответил Прокофьев.
Высокомерная, снисходительная улыбка на лице Дорогана словно говорила: понимаю, трудно переключиться с "благородия" на "господина".
После непродолжительной паузы Прокофьев выпалил:
- Да вот только солдаты жалуются на войну. Все спрашивают, когда она кончится. Устали очень. Да и из дому вести плохие идут - голодают семьи...
Лицо Дорогана посуровело.
- Передайте, господин унтер-офицер, солдатам, чтобы они не беспокоились. Временное правительство примет все меры, чтобы улучшить положение их близких. А воевать, братец, нам нужно до победного конца, иначе наши союзники обидятся.
Прокофьев молчал, солдаты переглядывались между собой, улыбаясь в усы, и тоже молчали.
Командир эскадрона Козлов, сопровождавший Дорогана, предложил ему пойти на командный пункт, и они вышли из блиндажа.
- Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, - сказал Кулешов, махнув рукой в сторону ушедших офицеров. - Воюй до победного конца. А где он, этот конец? В могиле?..
В этот день многие солдаты писали письма домой. Каждый сообщал семье, что, видимо, вернется не скоро. Что царь, что Керенский - одна шатия, и направление у них одно: сиди, солдат, в окопах, пока не сгниешь...
Вечером после дежурства зашел к нам в землянку связист Смолин и рассказал о подслушанном разговоре между полковником Дороганом и ротмистром Козловым:
- Дороган приказал командиру эскадрона брать на заметку пораженцев и изолировать их, а наиболее активных направлять в штаб полка.
Это сообщение Смолина обеспокоило солдат и в то же время еще более укрепило их решимость отстаивать свои права, бороться за прекращение войны.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.