Остановка

Татьяна Титова

ОСТАНОВКА

Ночью движение прекратилось. Бронеходы медленно тормозили, зарываясь гусеницами в песок. Что-то случилось в середине, там, где плотной толпой двигался народ со своими повозками и тюками с барахлом.

В свете фар нашей машины был виден широкий темный корпус предыдущего бронехода с габаритными огнями. Я приподнял крышку люка, подавшуюся со скрипом. Песок влетел в кабину вместе с ветром. Черный воздух и беззвездное небо были холодны.

Чем больше мы стояли, тем больше чувствовали бесполезность всего этого предприятия: так нам бесконечно придется двигаться, убегая от внезапно активизировавшихся слепых сил природы. На нас ползли огромные массы сыпучего рыхлого песка, заносящие все на своем пути. Когда прекратится наше бегство? Не раньше, чем песок остановится. Когда песок остановится? Этого никто не знал.

- Захлопни люк. Дует, - сказал Хаскинс.

Я опустил крышку люка и посмотрел на него. Он скорчился в углу кабины, втянув голову в плечи. Уставшие руки он все еще держал на рычагах управления.

Застряли надолго. Из машин выпрыгивали люди, собирались кучками, переговаривались, курили. Кое-кто пошел узнать, что случилось.

Я выключил фары. Светились только зеленые стрелки на приборной доске. Хаскинс выглядел очень утомленным, похудевшим. Я привык видеть его все время в работе, в действии и только теперь, когда произошла вынужденная остановка, по-настоящему понял, каких усилий стоило ему так держаться. Темнота в машине позволила ему расслабиться.

Было тихо, только ветер с песком бился о стекла, да фырчали невыключенные двигатели, Впереди все пространство загораживал бронеход, он стоял, как стена, перед нами - великолепная, что ни говори, машина, отлично приспособленная к условиям песчаной пустыни, тяжелая, массивная, внушающая спокойную уверенность... Всему мешала остановка. Такие сильные, такие мощные, такие надежные бронеходы оказывались игрушкой обстоятельств. Мы двигались по приказу через пустыню, сопровождая группу местных кочевников, так же, как мы, уходящих от песка. Все было ясно и просто, Хаскинс не отрывался от управления, мы зверски уставали, мы боролись с песком и ветром; чередуясь, выезжали вперед и направляли движение, прокладывая дорогу в песке, снова отъезжали назад на уже проторенный путь, вызывали по радио базу и получали приказ: двигаться, двигаться, двигаться...

Мы остановились. И сразу почувствовали пустоту песков, их томящую протяженность. В сознание ворвались сомнения. Откуда они брались? Мне подумалось, что наше покорение планеты сводится к бегству от песков: все эти постоянные перемещения основных баз с места на место, долгие переходы через пустыни только подчеркивали нашу беззащитность. Говорили, будто бы мы помогаем местным жителям, - но ведь они как кочевали, так и кочуют. Разве только впереди и сзади убогих повозок, запряженных песчаными ослами особо выносливой породы, теперь ползут, переваливаясь, бронеходы. Сильные, мощные, надежные...

Мы заняли пустыню. Приняли ее такой, как она есть. С невежественными кочевниками-аборигенами, безводную, необжитую, с небогатой фауной и флорой, с сотнями тысяч километров однообразных песчаных равнин. Теперь мы изменим ее. Построим города, научим жить в них аборигенов, откроем для них заводы, школы, больницы, добудем воду, посадим деревья, остановим песок...

Мы все это сделаем. Только вот когда? Приезжая сюда, я думал, что наши машины понадобятся максимум на несколько месяцев: нужно было основать первые две-три базы, проложить главные дороги - а дальше придут строители, инженеры, мелиораторы, агротехники...

Не получилось. Места, которые мы выбирали для баз, были удобны, пески неподвижны. Но стоило хоть немного обжиться, обосноваться, привыкнуть, как песок активизировался. Громадные массы кремнезема приходили в движение, грозя похоронить под собой базу. Приходилось спешно сниматься с места, снова мотаться по пустыне в поисках подходящего уголка. Находили новый участок, где песок точно уж был неподвижен, закреплен длинными корнями корявых кустов... И снова песок приходил в ярость, снова надвигались сыпучие волны, и мы опять эвакуировали базу. Сейчас она располагалась в трехстах километрах к востоку - еще каких-нибудь пять часов езды с обычной скоростью, нет, не пять, я забываю, что мы не одни, с повозками нам понадобится около двух суток. Да еще остановка. Восемь бронеходов передового отряда торчали в песке, не трогаясь с места, уже двадцать пять минут. Когда двигались, было легче. Хотя мы и злились, что приходится бежать от песка, все же мы были заняты, мы работали, не вылезая из машин сутками. Мы страстно желали закрепиться и поэтому двигались. Мы хотели бы остановиться. Но, ясное дело, не так, как сейчас.

Бронеходы стояли. Томительно тянулось время. Дул ветер, и сыпался песок. Хаскинс вдруг грустно и жалобно замычал себе под нос, явно полагая, что поет. Я не мог уловить мелодию. Покосился на него. Откинувшись в водительском кресле, полуприкрыв глаза, он разнеженно стонал. Заунывная песня как нельзя больше подходила к обстоятельствам: воет ветер с песком - и воет Хаскинс. У меня сразу заболели уши. Не столько от ветра, сколько от Хаскинса.

Я сказал негромко:

- Хас-скинс! Пр-рекратить!

Он открыл глаза и удивленно посмотрел на меня. Он никак не ожидал, что мой приказ может относиться к сфере его личных интересов и поступков, касаться способов его самовыражения. Я был его командиром, а он моим подчиненным - что да, то да, но еще ни разу я не делал ему замечаний по поведению... прямо как в школе. Он понял это и обиделся. Я не мог запретить ему петь и не должен был запрещать. Оставалось теперь только постараться не допустить разлада.

- Слушай, Хаскинс, - сказал я, - а что это ты пел?

Я не ожидал, что он ответит. Но, видимо, он не сильно обиделся.

- Это наша песня, из дома... Танго. "Девушки среди роз, девушки в весеннем саду..." - пропел он.

Я расхохотался. Хаскинс тоже.

- Здорово я фальшивлю? - спросил он.

- Еще как! - смеясь, подтвердил я. - Можно подумать, что ты брал уроки музыки у котов в разгар сезона. Очень похоже.